Все трое, как по команде, взглянули на уныло черневший на отдельном столике у камина телефон.
— Мы не станем дожидаться утра, — возразил Скорцени. — Начнем работать немедленно. Однако вы не поняли меня, я не имени и не тела его требую. Важно знать, чей «привет» он передавал нам: Хорти, Салаши или, что было бы очень банально, самой баронессы Шемберг. А может, это до нас долетают отзвуки из Берлина?
Шторренн непонимающе уставился на Скорцени.
— Неужели из Берлина? — в ужасе переспросил он.
— Ничего удивительного, из Берлина — тоже не исключается, если не забывать о звучащих по всех нас колоколах «Валькирии».
— Вам виднее, господин штурмбаннфюрер, — осторожно обошел гестаповец тему покушения на фюрера. — Но, скорее всего, это след Хорти, — произнес он как можно увереннее, давая понять, что уже анализировал ситуацию.
— Может, все-таки Салаши? Ведь встречалась-то Фройнштаг с женщиной Салаши, а не контр-адмирала. И потом, откуда людям Хорти было знать, что эта встреча состоится? Впрочем, знать они, конечно, могли, — попытался откорректировать свое замечание Скорцени, почувствовав, что прозвучало оно, если и не наивно, то уж, во всяком случае, непрофессионально.
— У меня создалось впечатление, что следили за нами действительно люди Салаши. Но стрелял хортист, прибывший не в машине «сопровождения», ибо из нее никто не выходил. И никто затем не садился в нее. Когда прозвучал первый выстрел, ее мотор не работал, в салоне было темно. То есть водитель явно не готов был подобрать стреляющего. Следовательно, те, из машины нилашистов, настраивались и дальше следить за нами.
— Пока что все выглядит довольно логично. Но ведь могло случиться и наоборот: в машине сидели хортисты, а стрелял нилашист. И потом, покушение и в самом деле получилось каким-то слишком уж странным. С пяти шагов, из трех выстрелов, ни разу не попасть в такую, вы уж извините, фрау Вольф, — церемонно приложил Скорцени руку к груди, — мишень! Это ж каким стрелком надо быть!
— В любом случае приходится признать: то, что произошло у отеля «Берлин», следует воспринимать всего лишь как предупреждение, — вмешалась в их разговор Фройнштаг, поблагодарив Скорцени за «мишень».
— Или хитро задуманная провокация, — поддержал ее Шторренн.
— Однако нам не ответить на этот вопрос до тех пор, пока не выясним, какой из лагерей расщедрился на эти три пули, — сказал Скорцени, подливая вина себе и Фройнштаг. Шторренн должен был позаботиться о себе сам. Похоже, что на свой бокал вина он еще не заработал. — Вы прекрасный теоретик, унтерштурмфюрер Шторренн. Но сейчас мне нужны грубые практики.
— Ну, «практиковать» мне тоже приходится, — обиделся Шторренн. — Во всяком случае — время от времени.
— Даю вам два дня для того, чтобы вы доставили мне то ли стрелявшего, то ли человека, которому хоть что-либо известно по этому поводу. Мы, германцы, должны оскорбиться. В конце концов, речь идет о чести арийки. Мы не позволим венграм, чтобы они вот так, безнаказанно, охотились за нами, превращая подъезд отеля «Берлин» в захудалый провинциальный тир для начинающих террористов.
Первый, с кем Власов встретился, когда прибыл в свою ставку в Дабендорфе, был уже знакомый ему полковник Меандров, лишь недавно назначенный начальником офицерской школы РОА. Напросился на прием сам полковник, поскольку у него накопилось немало вопросов: где будет размещаться школа, кто ее обязан обмундировывать и финансировать, какие сроки подготовки курсантов и не следует ли создать при этой школе унтер-офицерское отделение?..
Но дело в том, что Власов и сам еще не знал ответов на них, поэтому единственное, что они с капитаном Штрик-Штрикфельдтом, как представителем штаба Верховного командования сухопутных войск, могли делать, — это записывать вопросы полковника и обещать. При этом все трое оставались недовольными подобным занятием.
Меандров уже попрощался и был в проеме двери, когда Власов неожиданно задержал его, попросив Штрик-Штрикфельдта оставить их вдвоем.
— Мне следовало сделать это еще раньше, — загадочно улыбнулся капитан, закрывая за собой дверь.
Власов подошел к окну, молча осмотрел залитое солнцем предгорье и, подождав, пока полковник остановился рядом с ним, негромко, словно опасался подслушивания, потребовал:
— А теперь начистоту: что там на самом деле произошло, под городом Островом, с вашим лжепартизанским отрядом?
— Вам уже доложили об этом рейде?
— Было бы странно, если бы не доложили.
— Операцией занимался абвер, и она была строго засекреченной.
— Вы не поняли: я спросил, что там на самом деле произошло.
— Да ничего особенного.
— Это не разговор. Я задержал вас не для того, чтобы мы жеманничали друг перед другом, в стремени, да на рыс-сях…
— Но, видите ли…
— Отставить, полковник. Меня можете не опасаться. Важно знать истинную причину.
— Очевидно, вы считаете, что ложный отряд я создавал только для того, чтобы помочь бывшим пленным вернуться в Красную армию?
— А почему я не должен так считать?
— У вас нет оснований.
— Не уверен. — Власов достал из приставной тумбы бутылку вина и налил полковнику и себе. Меандров заглянул в бокал, поморщился и поинтересовался, нет ли водки или на худой конец шнапса. Однако ни того, ни другого в загашнике у командарма не оказалось. Тяжело вздохнув, Меандров взялся за бокал с вином с таким отвращением, словно знал, что в это питье ему добавили яда. — И потом, важно не только то, что мне известно о том или ином событии, но и как я отношусь к нему.
Меандров затравленно посмотрел на генерала, недовольно покряхтел, но затем взял себя в руки.
— Извините, господин генерал, но если бы я узнал, что вы, лично вы, настроены и в будущем формировать подобные лжедиверсионные отряды, я бы тотчас же пристрелил вас.
— С чего это вдруг? — невозмутимо поинтересовался командарм. — Из ненависти ко мне или из жалости к России?
— Из ненависти к коммунистам и всем, что с ними связано. Даже Россию готов возненавидеть, поскольку в ней правят коммунисты.
На удивление, Власов воспринял его клятву-угрозу совершенно спокойно. За время, которое он потратил, чтобы прижиться в Германии, утвердиться в ней в роли лидера Русского освободительного движения, ему приходилось выслушивать и не такие экзальтации.
— Вы все верно поняли, полковник: мне нужны именно такие люди — преданные нашему движению. Но еще больше мне нужна ясность. Еще одно такое массовое предательство «русских освободителей», — и мы полностью дискредитируем саму идею нашего движения. Поэтому садитесь, курите и спокойно, вдумчиво, в стремени, да на рыс-сях…
С минуту Меандров курил и молчал. Генерал тоже закурил и терпеливо ждал.