А накануне по совету верного Коленкура Мария-Луиза с маленьким сыном из Парижа переехала в Блуа. Когда Наполеон узнал о неожиданном движении союзников, он воскликнул:

— Какой замечательный ход! Даже трудно поверить, что у них нашелся генерал, способный это сделать!

Он сейчас же со своей армией устремился к Парижу. Но когда он прибыл в Фонтенбло, то узнал, что сражение было проиграно, и Париж сдан.

Но Наполеон не думал сдаваться. Всех поражала энергия, с какой он взялся за дело. Его целью было собрать войско тысяч в семьдесят и вышвырнуть союзников из Парижа. А для этого ему требовалось время. И он отправил Коленкура к союзникам с предложением мира на тех условиях, которые они ставили ему тогда, в Шатильоне. Расставаясь, он сказал:

— Надо растянуть это мероприятие на три дня. Понял, Коленкур, на три дня!

Войска стягивались к Фонтенбло.

Но также энергично действовал ярый враг Наполеона Талейран. Он мотался между сенаторами, стараясь найти среди них тех, кто согласится голосовать за низвержение династии Наполеона. Особенно он обхаживал Мармона, который со своими войсками отступил в Версаль. Он еще колебался.

Не дремали и роялисты. Они осмелели до того, что стали следить за каждым шагом Наполеона. Им удалось выследить посланца Бонапарта к Мармону и изъять письмо, в котором тот напомнил своему старому товарищу об их былой дружбе, верности ему и предлагал через трое суток с двух сторон ударить по союзникам. План был великолепным. Ясно, что такого удара союзники бы не выдержали. И больше того, сами могли попасть в ловушку. Тогда не они, а он, Бонапарт, диктовал бы им свои условия.

Но небо отвернулось от Бонапарта. Напрасно Мармон ждал вестей от своего императора. Тот молчал. А этим пользовался, и весьма умело, Талейран.

Глава 7

Талейрану удалось уговорить часть сенаторов, и они проголосовали за низвержение династии Наполеона. Этому «помог» друг Наполеона Мармон, который, не дождавшись сообщения от императора, не то обиделся, не то… но уж тут домыслы могут быть разные. Наверное, и фунт стерлингов сыграл свою роль, хотя история умалчивает об этом, но Талейрану удалось окончательно перетянуть маршала на свою сторону. Солдаты было завозмущались, но маршал нашел слова, чтобы их успокоить. А народ, уставший уже от всех побед и поражений, безразлично взирал на происходящее.

Александр готовился к въезду в Париж. Задерживало одно: отречение Наполеона. Решение части сенаторов о голосовании союзники не очень-то брали в расчет. Они понимали, что пока сам Бонапарт не отречется, военная сила будет за ним. А раз так, то все будет в подвешенном состоянии и еще неизвестно, чем оно обернется. Только отречение на их условиях позволяло союзникам рассчитывать на свою победу. И они, затаив дыхание, ждали этого сообщения.

Утром 4 апреля Бонапарт произвел смотр своим войскам. Он выступил перед ними с горячей речью:

— Солдаты…неприятель овладел Парижем!.. Поклянемся же его оттуда выгнать! Победить или умереть!

— Клянемся! — был дружный ответ.

Это влило в Бонапарта уверенность, и он решительно вошел во дворец. Здесь его ждали маршалы. Они выглядели понуро, печально и молчаливо. Тут были его старые соратники: Макдональд, Бертье, Ней, Удино. Наполеон рассказал им о только что прошедшей встрече и объявил, что солдаты горят желанием идти на Париж.

И вдруг поднялся Ней. Твердо глядя на Бонапарта, он сказал:

— Мы на Париж не пойдем.

Наполеон посерел:

— Армия подчиняется мне, — сказал он.

— Нет, сир, она подчиняется генералам.

Наполеон понял смысл этих слов, пробежал глазами по их лицам. Они были напряжены, но он не встретил ни одного, кто бы хотел его поддержать или хотя бы выразить сочувствие.

— Что же вы хотите? — спросил он уже спокойным голосом.

— Отречения, — в один голос сказали они, добавив, что Мармон перешел на сторону врага.

Это был удар в спину. Но железная выдержка императора не подвела и здесь. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Маршалы были изумлены.

Наполеон прошел к себе в кабинет, но довольно быстро вышел. В руках был листок. Он зачитал его. В нем говорилось, что раз он является единственным препятствием к миру, он отрекается от престола в пользу своего маленького сына…

С этим документом Коленкур и Макдональд выехали на переговоры к союзникам. А те не скрывали своего торжества. Но особенно радовались роялисты. Они, как дождевые черви, повыползали из нор, заранее предвкушая победу, и, как пчелы, окружили русского царя. А тот, отбиваясь от них, думал только об одном: как он будет въезжать в Париж. Талейран обещал ему бурную встречу, уверяя, что народ устал от Бонапарта и готов принять любую власть. В душе царь уже не был против Бурбонов, считая, что они, наученные историей, теперь будут совсем другими правителями, но по-прежнему отмалчивался.

30 марта Александр занимался главным образом тем, что подбирал для себя одежду и беспрерывно посылал своего личного доверенного графа Шувалова на переговоры, особенно с австрийским императором, который никак не мог решить, поедет он в Париж вместе с Александром или нет. Ему что-то нездоровилось, а может быть, он просто притворялся. Александр даже начал нервничать, когда узнал, что и прусский король что-то заколебался. Царь догадался: им не хотелось быть на вторых ролях. Они понимали, что главная заслуга во взятии столицы, как и в отречении Бонапарта, принадлежит русскому царю. А вот быть участниками его свиты гордость не позволяла. Отговорка Франца имела почву под ногами, а вот у пруссов… Пришлось графу Шувалову напомнить прусскому королю отдельные моменты его жизни. Только через это он получил согласие. С этим граф вернулся к царю. Получив это сообщение, царь скривился:

— Другой бы бегом бежал, а он… — Александр не договорил.

Взял со стола шляпу, повертел ее в руках, надел на голову.

— Как считаете, граф, она мне к лицу?

— Вы в ней великолепно выглядите!

Тот еще покрутился, снял ее и положил на место.

— А как с австрийцами? — спросил царь, глядя на графа.

— Ну что, Ваше Величество, придется опять ехать!

— Да, мой друг! И спросите у этого невыносимого старика, будет он или нет. Откладывать въезд просто неприлично. Если он не может… как вы думаете, граф, кого нам следует принять?

Граф, не раздумывая, ответил:

— Князя Шварценберга.

Он знал его неплохо. С ним можно было и договориться, по крайней мере упрямцем он не был.

— Хорошо, граф, Шварценберг так Шварценберг. Но скажите им, что завтра мы въезжаем в Париж. Так что без князя, — царь улыбнулся, — не возвращайтесь.

Граф с князем прибыли около восьми часов утра, и Шувалов тотчас доложил об успешном выполнении его задания.