Его встретил Семен, который давно пробудился и ждал хозяина. На вопрос: «Где генерал?», он не знал, что ответить. Глядя на строгого офицера, у Семена в голове закрутились «чертики» — он искал выхода. Сказать, что генерала нет, значит, как-то выдать его. Но где он мог быть, он тоже не знал. Он стоял и хлопал глазами. Офицер возвысил голос, требуя, чтобы тот немедленно доложил о его приходе генералу.
— А… сейчас… Ваше благородие, я сейчас пойду. Вот уж… да… Вы не хотите водички?
— Пшел! — не выдержал офицер. — Или отдам под суд.
— Под суд? За что, батенька? Да я же…
— В чем дело? — послышался голос генерала, до которого донеслись эти пререкания.
Надо было видеть Семена! В его рот сейчас могла залететь ворона.
— Ваша светлость, — увидев Шувалова, заговорил офицер, — Его Императорское Величество требует вас срочно к себе!
После этих слов офицер презрительно посмотрел на капрала: мол, бывают же такие бестолковые.
О ночном визите к Жозефине Богарнэ Талейрану донесли через несколько дней. Он напряг все силы, чтобы узнать, кто там мог быть. Это было очень важно для него. Несмотря на все усилия, узнать тайну не удалось. Одно стало известно, что был… русский. Это напугало Шарля больше всего.
Он знал, что Жозефина обладала страшной тайной: она вместе с Баррасом в свое время помогла дофину бежать из Соберной башни. Это запятнало право Людовика на престол, что шло против желания Талейрана. Ему было над чем задуматься. Но главное, надо было во что бы то ни стало узнать, кто был ночным посетителем графини и с какой целью. Он знал жизнь и знал, что такие тайны часто возникают в самые неподходящие моменты. Если она всплывет, ему ой как непоздоровится. Гильотину, как он знал, еще не демонтировали.
Прошло несколько дней после отречения Бонапарта, а в Фонтенбло словно все вымерло. И вдруг этот сонный муравейник как будто кто-то пошевелил палкой. Жизнь пробудилась, все задвигалось, зашумело. Начались сборы к отъезду. Бонапарт то внимательно следил за каждым процессом, то на него находила какая-то хандра. Может быть, он начинал осознавать, что вот еще несколько дней, и он потеряет этот прекрасный дворец, потеряет все, к чему стремился столько лет. В такие минуты он не мог оставаться один.
Сегодня Бонапарт не отпускал от себя преданного Коленкура. Разговор как-то незаметно перебросился на Мармона, на этого предателя. Бонапарт возбудился.
— Этот несчастный Мармон, предавший меня в решительный час, сделал невозможным подготовленную мной прекрасную развязку. Ты представляешь, мой верный Коленкур, я со своей гвардией перед ними, а он у них в тылу. Да они бы оказались в настоящей западне! И я бы в четыре часа восстановил величие Франции. Ах, этот Мармон! Не знает, несчастный, что его ждет!
Он еще долго говорил и об усталости Франции, и о своих несбывшихся грандиозных планах, которые могли сделать Францию великой страной. Видя, что Коленкур едва сдерживает зевки, он сказал ему:
— Ну, пора, мой друг, тебе идти.
И как-то по-особому посмотрел на него. Коленкура этот взгляд насторожил, он почувствовал что-то недоброе и, проводив Бонапарта до спальни, решил задержаться.
А тот, усевшись на кровать, снова стал считать, какими силами он располагал и как он смог бы одолеть союзников, вышвырнуть их из Парижа. А там еще одна победа и мир. Мир. Да, Франции нужен мир. И он бы его дал. Но дал бы как победитель. И этот удар в спину! И от кого! Он вскочил и нервно заходил по спальне, что-то обдумывая. Потом решительно двинулся к конторке, в которой находился его несессер, достал из него пузырек. Подойдя на цыпочках к двери, прислушался. В коридоре было тихо. Открыв пузырек, он поднес его ко рту и со словами: «Прости меня, Боже», выпил опиум.
Этот флакон с цианистым калием хранился у него с самого Малоярославца, когда он лишь чудом не попал к русским в плен. Тогда-то он и попросил у своего врача Ювана отравы. Попадать в плен не хотел. Лучше смерть. Пребывание здесь, в Фонтенбло, он воспринимал как второй плен. Но выдохшийся яд, кроме мучений, ничего ему не дал. Коленкур, услышав еле сдерживаемые стоны Бонапарта, побежал за доктором. Они вбежали в спальню, увидели валявшийся пустой флакон и все поняли. Наполеон стал умолять доктора, чтобы тот дал свежего опиума. Но тот просто убежал.
Когда боли несколько утихли, он сказал склонившемуся над ним Коленкуру:
— Как трудно умирать. Но как легко было умереть на поле боя.
Окончательно прийдя в себя, он приказал скрыть от всех этот факт. Приказ Бонапарта был выполнен. При его жизни никто об этом не знал.
Сборы шли своим чередом. Союзники на своей встрече решили выделить с каждой стороны по комиссару, обязанность которых заключалась в том, чтобы оградить императора от возможных оскорблений, даже нападений. Им было приказано вести себя обходительно. И кому попало эту роль они поручить не могли.
Александр I, вернувшийся к себе после совета, собрал у себя кое-кого из приближенных и попросил их, чтобы они назвали человека, которому можно было бы доверить сопровождение Бонапарта. Все в один голос рекомендовали графа Шувалова как человека, много знавшего о его семье, встречавшегося с ним. Да и вообще этот человек отличался тонким интеллектом, добрым нравом, изысканностью в обращении. Царь приказал позвать его. Находясь на дороге в царскую резиденцию, граф думал, зачем же он опять потребовался царю. Договоренности все вроде утрясены, дочь Франца он сопроводил, чем она была весьма довольна, и граф считал, что ему наконец-то предоставляется свободное время. Он давно мечтал побывать во французской опере, где весьма успешно играла фаворитка бывшего императора. Да и вообще побродить по Парижу свободно, в цивильном костюме, полюбоваться его прекрасной архитектурой. Но главное, в чем он даже боялся признаться себе, было совсем в другом. Он хотел увидеть ту, которую случайно спас. Вся надежда была на… случайную встречу.
Когда Александру доложили о прибытии графа, он встретил его у дверей.
— Друг мой, я потревожил тебя по весьма важной причине, — голос императора мягкий, просительный. — Ты знаешь, что Наполеон отъезжает в скором будущем. Какими бы ни были наши отношения, но он уезжает как император, — царь выразительно посмотрел на графа, — и надо достойно его проводить.
— Я понимаю вас, Ваше Величество. Вы желаете, чтобы я…
— Да, да, друг мой, — царь расцвел в улыбке.
— Я согласен.
От австрийцев был назначен генерал Келер, от пруссов — граф Вальдбург-Треесс и от англичан — сэр Нейл Кэмпбел. Маршрут следования император избрал для себя сам.
Все эти дни до отправки императора для союзников были весьма напряженны. И, наконец, наступило утро, когда Александр мог не торопясь закончить завтрак с приятным ощущением, что все идет так, как и хотелось. Вдруг эту его сладкую мысль прервала тихо скрипнувшая дверь, и в комнату на цыпочках вошел генерал Лобанов, держа на блюдечке какой-то конверт. Царь скосил на него глаза и что-то буркнул. Лобанов не расслышал, а склонившись, сказал: