Слушая Хелен, Мара уверилась в том, что в ее понимании миссия — это прежде всего приют для обездоленных. Она представила себе Лилиан в окружении девочек Хелен, как те расчесывают ей волосы, а она, прикрыв глаза, слушает их детские разговоры, песни, смех…
— Спасибо вам за то, что вы позаботились о ней, — сказала Мара.
— Приятно, когда рядом с тобой есть хоть одна европейская женщина. Вы просто обязаны заехать к нам, как только отойдете от приезда всех этих гостей. — Хелен сочувственно улыбнулась Маре. — Бьюсь о заклад, вы ждете не дождетесь, когда они наконец уедут. Из того, что рассказывала Лилиан, можно понять, что жизнь здесь била ключом. Да и, наверное, вы с нетерпением ожидаете возвращения Джона.
У Мары в горле застрял комок, и все, что она смогла сделать, — это кивнуть в ответ. Внезапно ей захотелось последовать примеру Лилиан и тоже спрятаться от всего в надежном, дышащем спокойствием мире Хелен. В этот миг на пороге возник Кефа с розовым сомбреро и духами Лилиан «L’Air du Temps» в руках.
— Это последние ее вещи.
Хелен взяла у него шляпу, но даже не притронулась к духам.
— Я не возьму их. Лилиан хочет, чтобы ты оставила их себе, Мара.
Мара взяла в руки флакончик, пробка которого, отлитая из стекла в форме двух голубков, тут же привлекла ее внимание. Когда Мара впервые увидела этот символ любви, ей стало грустно — уж слишком он напоминал ей о собственной безрадостной судьбе. Тогда она и представить себе не могла, чем обернутся для нее последующие несколько недель.
Теперь она взглянула на голубков другими глазами и увидела то, что ускользнуло от ее внимания в прошлый раз. Голуби были изображены с распростертыми крыльями — они не сидели на ветке, а встретились в полете. Еще один взмах крыльев — и они разлетятся в разные стороны. Призрачная, хрупкая фактура стекла запечатлела лишь мимолетное мгновение, но это мгновение будет длиться столько, сколько будет жить стекло. Как ни странно, но образ приносил успокоение. Мара поднесла флакон к лицу. Даже не снимая колпачка, можно было уловить насыщенный и яркий аромат.
— Изящная работа, — кивнула Хелен, будто прочитав ее мысли.
— Несомненно, — согласилась Мара.
Кефа вынес из хижины последний чемодан. Подхватив самый маленький из них под мышку, он ухватился за два больших, чтобы унести все за один раз.
— В вашу машину? — спросил он у Хелен.
— Да, будьте любезны, — ответила она, склонив голову в знак благодарности. — Повезло тебе — у тебя такой хаус-бой, — обратилась она к Маре.
— Хаус-бой? — как эхо, повторила Мара. У нее язык не поворачивался назвать сорокалетнего мужчину, отца пятерых детей, хаус-боем. Ей вспомнилось, как споро и добросовестно Кефа взвалил на себя ее вчерашние заботы, и покачала головой. — Кефа вовсе не хаус-бой. Он — управляющий приютом.
— Я прошу прощения. — Хелен взглянула на Кефу. — Должно быть, я не расслышала то, что сказал поваренок.
Она перевела взгляд с платья Мары на рубашку африканца.
— Мне следовало догадаться при виде униформы.
— Пожалуйста, не стоит извиняться, — вежливо сказал Кефа. Затем на мгновение склонил голову. Когда он поднял ее, Мара увидела слезы, заблестевшие в темно-карих глазах.
Хаус-бои загружали багаж в полосатый «лендровер». Машина, которую разбила Лилиан, являла собой плачевное зрелище: передний бампер сняли, грязезащитных щитков не было, одна из фар была разбита. Как сказал Дуду, «передвигаться он все еще мог, но лишь с одним глазом».
Мара в оцепенении наблюдала за тем, как в багажнике исчезал чемодан за чемоданом. Питер не захотел ехать в «лендровере» и решил присоединиться к Карлтону и Леонарду, которые вылетали на самолете чуть позже. Но Мара остро ощущала, что с каждым отбывшим членом съемочной команды разлука с Питером неумолимо приближалась. Формальные слова прощания были уже сказаны. Персонал приюта вместе со съемочной группой собрался на лужайке перед столовой. Лица собравшихся светились дружелюбием и юмором, к которым примешивалась доля горечи из-за предстоящей разлуки. Мару поразило, насколько сегодняшнее прощание отличалось от того, что происходило на парковке в день прибытия гостей.
Она заметила деревенского резчика, который в нерешительности замер в нескольких шагах от нее — его присутствие выдавал сырой зеленый аромат древесного сока. Резчик начал долгое, торжественное приветствие, перемежаемое вопросами о домашних делах, работе, еде, здоровье.
— Нцуру ту, — без конца повторяла Мара. — Все хорошо.
Все хорошо. Все хорошо.
Слова звучали будто заклинание. В ней поднималась сумасшедшая, дикая надежда на то, что, если произнести их много-много раз, они смогут изменить неизбежное и воплотить в жизнь невозможное.
— Я не спал, не ел, только работал, — сказал ей резчик. — Я вырезал. И вырезал нечто особенное. — Он улыбнулся во все зубы, с черной каймой, как будто он грыз древесный уголь. — Всем, кто видел, очень нравится. Остались последние образцы.
Он пошарил в корзине и извлек на свет один из них. То была гемма, выполненная вполне в традиционном стиле, вот только надпись на ней гласила «Рейнор-Лодж», а под ней были вырезаны два профиля. Резчик и впрямь постарался — с той же точностью, как на других работах угадывались силуэты животных, на этой — угадывались лица.
То были портреты Лилиан Лэйн и Питера Хита.
Мара провела кончиками пальцев по линиям лица Питера. Отчего-то все это напомнило ей свидание с кладбищенскими стелами. Она вернула гемму.
— И впрямь хорошая работа, — сказала она замершему в ожидании резчику и устремила взор вдаль, пытаясь стереть из памяти увиденное.
Тем временем отъезжающие начали собираться снаружи. У арки толпились Руди, Брендан, оба Ника, рейнджер и Джеми — кто-то шутил, кто-то смеялся, а кто-то молча курил. Внезапно поднялась веселая суматоха. Мара огляделась в поисках причины. В поле ее зрения сразу попал Томба, вылетевший на открытое пространство, словно за ним гнались, при этом он никак не желал выпустить немалой величины тюк, который крепко прижимал к груди. На нем были новые брюки, а ковбойская рубаха была свежевыстирана и отутюжена. Лицо освещала торжествующая улыбка от уха до уха, с каковой он и метнул свои пожитки в кузов ближайшего «лендровера». Только сейчас Мара вспомнила, как Доди однажды обмолвился, что может порекомендовать Томбу неким киношникам в Дар-эс-Саламе, которые занимались съемками дикой природы. Когда Мара поймала взгляд Томбы, улыбка расцвела на его лице с новой силой. Поддавшись этой заразительной улыбке, Мара неуверенно улыбнулась в ответ. Надо бы расспросить его подробнее о его планах, подумалось ей, но не успела она сделать и шаг навстречу, как на стоянке появился сам Доди в сопровождении одного из хаус-боев, несущего на голове большую картонную коробку с яркой наклейкой: «Правительство Танзании. Министерство Информации». Доди направлялся к ней. Одет он был как на торжественный прием — в строгий коричневый костюм и начищенные до зеркального блеска туфли.