Ветер ударил сильнее, и на мгновение воздух вкруг них наполнился мертвыми лепестками. Но ветер ушел, как пришел, и растерзанные лепестки упали наземь.
– Итак, я провалил первое же задание, которое ты дала мне, – сказал Герцог Королеве. – И все равно не думаю, что голова моя будет хорошо смотреться на золотом блюде. И вообще на любом блюде, если уж на то пошло. Дай же мне еще задание, поставь мне цель, укажи, чего мне еще достичь, чтобы доказать: я достоин. Дай мне спасти тебя отсюда.
– Я не из тех, кого нужно спасать, – отвечала Королева, – и никогда такой не была. Твои советники, скарабеи и программы просто решили с тобою покончить. Они послали тебя сюда, как посылали тех, кто был прежде, давным-давно, ибо куда лучше тебе исчезнуть по собственной воле и желанию, чем им убивать тебя во сне. И к тому же не так опасно. Идем, – сказала она, беря его за руку.
И они покинули сад мертвых цветов и прошли мимо фонтанов света, извергающих свои сияющие струи в бездну, дальше, в цитадель песен, где на каждом углу их ждали совершенные голоса – вздыхая, распевая, возглашая и раскатываясь эхом, – хотя петь было решительно некому.
За стенами цитадели расстилался туман, и кроме него не было ничего.
– Смотри, – сказала она ему. – Мы достигли конца всего, где нет ничего, кроме того, что мы создаем сами – по собственной воле или из безрассудства. Здесь я могу говорить свободно, ибо нет сейчас никого, кроме нас.
Она погрузила взгляд ему в глаза.
– Тебе не обязательно умирать. Можешь остаться со мной. Ты будешь счастлив, ибо наконец обретешь сердце и смысл бытия. А я буду любить тебя.
Герцог устремил взор на нее, озадаченный и разгневанный.
– Я просил, чтобы мне всего лишь было о чем волноваться! Чтобы было о чем заботиться. Я просил сердца!
– И тебе дали все, чего ты желал. Но ты не можешь получить все это и остаться их властелином. Тебе нет дороги назад.
– Я… я сам хотел, чтобы это случилось.
Герцог больше не гневался. От бледных туманов за пределами мира у него болели глаза, если смотреть на них слишком пристально или слишком долго.
Земля начала содрогаться, будто под пятой великана.
– Есть здесь хоть что-нибудь настоящее? – спросил Королеву Герцог. – Что-нибудь постоянное?
– Здесь все настоящее, – отвечала она. – Великан идет. И если ты не вступишь с ним в бой и не победишь, он убьет тебя.
– Сколько раз все это уже повторялось? Сколько рыцарей сложили головы на золотые блюда?
– Нет здесь ни блюд, ни голов – ни одной, – молвила Королева. – Не моя работа их убивать. Они сражаются за меня и получают меня в награду, и остаются со мной, пока глаза их не закроются в последний раз. Они сами рады остаться, или я научаю их радоваться этому. Но ты… тебе ведь нужно твое недовольство, правда?
Он задумался – и кивнул.
Она обвила его руками и поцеловала – долго и нежно. Если подарить поцелуй, его потом уже не взять назад.
– Так что теперь? Я буду драться с великаном и спасу тебя?
– Так всегда и бывает.
Он поглядел на нее – и на себя, на свое оружие и покрытые гравировкой доспехи.
– Я не трус и никогда не уклонялся от битвы. Я не могу возвратиться к себе, но и радоваться, оставшись с тобой, не сумею. Поэтому я подожду великана и дам ему себя убить.
– Останься со мной! Останься! – вскричала она, встревожившись.
Герцог обернулся и бросил взгляд назад, в белую пустоту.
– А что там? – спросил он. – Что лежит за туманом?
– Так ты побежишь? Ты бросишь меня? – ответила она вопросами на вопросы.
– Я пойду, – сказал он. – Но я не уйду от тебя. Я пойду к цели. Я алкал сердца. Скажи мне, что ждет там, за туманом?
Она покачала головой.
– За туманом скрыта Малкут, имя ее значит Царство [27] . Но ее нет и не будет, если только ты не дашь ей бытие. Она станет такой, какой ты ее сделаешь сам. Если дерзнешь войти в туман, ты либо создашь целый мир, либо сам прекратишь быть – полностью и навсегда. Выбор за тобой. И мне неведомо, что случится дальше, но я знаю одно: если ты покинешь меня, то уже никогда не вернешься.
Он все еще слышал гулкий грохот, но больше не был уверен, что это поступь великана. Теперь оно больше походило на стук, стук, стук его собственного сердца.
Герцог обратился лицом к туману – пока сам не успел передумать – и шагнул в ничто. Оно оказалось холодное и волглое. С каждым шагом Герцога будто бы становилось все меньше. Невральные розетки умерли и больше не передавали никакой информации – пока он не позабыл, в конце концов, и свое имя, и титул.
Он не знал, ищет ли он какое-то особое место в тумане или творит его сам. Но он помнил тьму кожи и янтарные очи. И он помнил звезды… Там, куда он идет, будут звезды, решил он. Звезды нужны непременно.
Он ускорил шаг. Кажется, когда-то он носил доспехи… но сейчас сырой туман омывал ему лицо и шею, и путник ежился в своем тонком пиджаке в холодной и черной ночи.
Тут он оступился – нога соскользнула с края тротуара.
Поймав равновесие, он уставился сквозь туман на расплывчатые огни фонарей. Мимо промчалась машина – слишком, пожалуй, близко! – и растворилась позади; габаритные огни запачкали дымку красным.
Мой старый особняк, с теплотой подумал он и замер в удивлении при мысли о Бекенхэме [28] как о своем старом… чем бы то ни было. Он же только что сюда переехал. Можно использовать в качестве базы… Место, откуда можно сбежать. Дело же в этом, правда?
Идея бегущего человека, даже убегающего (возможно, лорда или герцога, подумал он… и мысль эта уютно устроилась у него в голове), неотступно болталась и кружилась вокруг, словно начало песни…
– Я лучше песню ля-ля напишу, чем стану править этим миром… – произнес он вслух, пробуя слова на языке.
Он прислонил гитарный футляр к стене, сунул руку в карман даффлкота, нашел огрызок карандаша и грошовый блокнот и записал их – эти слова. Потом он подыщет еще одно, славное, двухсложное, вместо этого ля-ля, решил путник.
И двинулся в паб. Теплый пивной шум обнял его со всех сторон – низкий гул и рокот застольных разговоров. Кто-то позвал его по имени, и он помахал в ответ бледной рукой, показал на часы и потом вверх, на звезды. Воздух от сигаретного дыма светился голубоватым. Он кашлянул, глубоко, до дна груди, и сам полез за сигаретой.
Вверх по лестнице, покрытой вытертым до ниток красным ковром, с гитарным кейсом наперевес, он вышел на магистраль своей новой жизни, а старая испарялась с каждым шагом. На мгновение он задержался в темном коридоре и лишь затем распахнул дверь в одну из верхних комнат. Судя по жужжанию ни к чему не обязывающей болтовни и звону стаканов, там уже было довольно народу – они работали и ждали его. Кто-то настраивал гитару.