Я кивнула.
– Вот так появилось Гуськово-два, рядом оно совсем. Стукачи с нами не сварились, их дети с местными дружили, – продолжал Михаил Иванович, – много хорошего нам они сделали. Петр Михайлович Лазарев у них главой дачного кооператива был. Уж не знаю, какой он пост на службе занимал, но нашего председателя колхоза в бараний рог согнул. Велел ему собрание устроить, просьбу коллективную о проводе газа-воды составить. И ведь пробил для села удобства. Магазин наш стали хорошо снабжать, медпункт открыли, Лазарева до сих пор добрым словом поминают. Он жил с женой, тещей, детьми, Верой и Федей. Уехали Лазаревы, когда мальчик утонул, дом у них сгорел потом, но никто на пепелище не вернулся. Да и кому было золу разгребать? Евгения Федоровна с собой покончила, ее мать, Анна Ивановна, пожилая, а Вера ребенок.
– В документах причиной смерти жены Лазарева указан инфаркт, – возразила я.
– А то не знаешь, как бумаги составляют, – фыркнул Михаил Иванович. – С Алевтиной поговори, дочерью моей, она Евгению нашла, за дровами в сарай порулила и на покойницу наткнулась, та в петле качалась. Приехали. Вон магазин. Как выйти отсюда?
Я помогла дедушке открыть дверь и попросила:
– Михаил Иванович, пригласите нас в гости? Очень с вами беседовать интересно. В чужой дом неприлично заявляться с пустыми руками. Сейчас купим угощенье: сыр, колбаску, сладкое, все, что вам захочется, и поедем назад в Гуськово.
– Еда – это хорошо, – обрадовался дед, – очень мне сыр один нравится в ванночке, вкусный, но дорогой. Но лучше ты мне книжек набери, вон там в торговом центре магазин два года назад открыли, называется «Новый книжный», выбор лучше не бывает, а цены ниже, чем у других, еще и скидочную карточку дают. Но с моей пенсией о книгах думать смешно.
Где-то через полтора часа мы с Денисом удобно устроились в избе Михаила Ивановича. Алевтина, дочь хозяина, заварила чай и начала бурно восхищаться подарками.
– Папа, как тебе повезло! Столько книг! Татьяна, вы весь магазин скупили?
– Нет, – улыбнулась я, – только то, на что Михаил Иванович смотрел. Ваш отец человек скромный, выбрал один роман и к кассе пошел, но мы с Денисом запомнили, какие он тома листал, и прихватили их.
– Огромное вам спасибо, – зачастила Алевтина, – папа так переживал, что зима впереди, а у него чтива нет. Он в местной библиотеке все давно проштудировал, свои книги до дыр залистал. У отца, хоть он всю жизнь честно работал, пенсия кот наплакал, у меня зарплата смешная и двое детей. Какие уж тут книги? Коммуналка растет… Папа как подачку от государства получит, сразу в магазин рулит, выберет одну книжечку подешевле в бумажной обложке и смакует, вторую уже себе позволить не может. Да только радости ему на два дня.
– Замолчи, Аля, – приказал отец, – хорош ныть. Нормально живем, огород большой, я здоров. Чего еще надо?
– И продуктов надарили, – не останавливалась дочь. – Как вас благодарить? Пойду варенья в подполе вам с собой наберу.
– Подождите, пожалуйста, – попросила я Алевтину, – Михаил Иванович сказал, что вы нашли в сарае тело Евгении Федоровны, жены Петра Лазарева?
Алевтина перекрестилась:
– Жуть! Ни муж, ни мать ей не верили. Она как скандал из-за Франциски Яновны закатывала, всегда кричала: «Суну голову в петлю, так вам и надо будет».
– Не тарахти, – приказал отец, – рассказывай спокойно, думай, чего балаболишь. Откуда им про Франци знать? Разве Таня с Денисом в Гуськове жили? Ты пока с мыслями соберись, а я изложу. Если, конечно, гостям про чужие глупости слушать охота.
– Очень нам нравится про чужие глупости слушать, – заверил Денис.
Михаил Иванович сделала глоток чая и завел обстоятельный рассказ.
В дачном поселке были добротные кирпичные дома, в которых хозяева жили не только летом. Приезжали и зимой, на Новый год, на школьные каникулы. О своей работе москвичи не распространялись, но простые гуськовцы поняли: не мелкая сошка возле них поселилась, а начальство. У дачников были государственные черные «Волги» с шоферами, в декабре все их женщины щеголяли в шубах из норки, а мужчины носили ондатровые шапки. За версту было видно: одежда шита в одном ателье, куда бабу Шуру из Гуськова никогда не пустят. Жили стукачи хорошо, Михаил Иванович подрядился работать мусорщиком и три раза в неделю опустошал здоровенные баки, куда соседи кидали отбросы. По упаковкам и объедкам было понятно, что в хорошей еде новые гуськовцы себе не отказывают, они постоянно покупали сыр, всякую колбасу, дорогие консервы, пили чешское пиво, которое днем с огнем было не сыскать, лопали зефир в шоколаде, клюкву в сахаре. Мусор коренных жителей был намного проще, оберток от глазированных творожных сырков в нем не водилось. И одевались стукачи дорого, а их дети ездили на таких мопедах, о которых сельские ребятишки и не мечтали. В семьях обитателей кирпичных особняков явно водились деньги. Но, несмотря на это, никто из дачников не завел домработниц. Жены начальников сами управлялись по хозяйству, а вот для работы в саду нанимали гуськовцев. Одновременно с появлением поселка стукачей по другую сторону неширокой, но быстрой, глубокой и холодной реки Гуськи построили еще один кооператив, его стали именовать Гуськово-три. Вот там устроились совсем другие люди: писатели, художники, актеры. У стукачей дома были одинаковые, и хозяева въехали, когда внутри поклеили обои. А люди искусства сами строили фазенды, поэтому дома получились разнотипными, у одного кирпичные стены, у другого деревянные, и газ с горячей водой и канализацией они провели не сразу, а с помощью все того же Петра Михайловича. Третьи гуськовцы живо стали своими, они не чурались деревенских, половина сельских баб стала у них домработницами. Многие из этих дачников любили выпить, покупали в селе самогон, могли дать денег в долг и порой колотили своих жен так же, как простые мужики.
В то лето, когда случилась череда несчастий, Алевтине исполнилось двадцать два года, она работала продавщицей в магазине на станции сменами: два дня с семи утра до девяти вечера, затем пару суток дома. В свободное время Аля нанялась к Волковым и Лазаревым, чьи коттеджи стояли рядом, ухаживала за огородом-садом. Погода в то лето не очень удалась, часто дождило, и Евгения Федоровна день-деньской сидела в беседке, читала книги. Петр Михайлович рано уезжал на службу и возвращался к вечеру.
Семья Лазаревых казалась крепкой и благополучной, двое детей, мать, которая занималась их воспитанием, муж, обеспечивающий родных, его теща Анна Ивановна, хлопочущая по хозяйству. Если Евгения Федоровна и Петр Михайлович шли вместе по Гуськову, то держались под руку, улыбались, выглядели довольной всем парой. Участки у стукачей были огромные, дома добротные, что у кого творится за воротами, соседи не знали. Но Аля, ухаживая у Лазаревых за цветами-грядками, невольно слышала разговоры, доносившиеся из открытых окон дома и не предназначенные для чужих ушей, и поняла, что отношения в семье совсем не такие безоблачные, какими казались со стороны. Евгения Федоровна любила поскандалить, и ей, чтобы оседлать метлу, солидный повод не требовался, баба заводилась с полоборота. Доставалось всем: Анне Ивановне за то, что не так пожарила кабачки, Вере, если та опаздывала на минуту к обеду, но громче и азартнее всех Евгения ругала Федю. Мать частенько отвешивала мальчику оплеухи, а войдя в раж, бежала во двор, выдирала там крапиву и хлестала ею сына. Справедливости ради следует сказать, что Федя рос непослушным, делал почти все наперекор взрослым и постоянно жаловался на мать отцу. Петр Михайлович в выходной увещевал супругу: