В Англии никому не известный ансамбль «Битлз» записывает свой первый сингл «Love Me Do».
На экраны СССР выходит первый полнометражный фильм молодого (тридцатилетнего) режиссера Тарковского «Иваново детство». Выходит первым экраном – напечатано более полутора тысяч копий, рецензии самые благожелательные. Картину в Советском Союзе посмотрят более шестнадцати миллионов человек, а этой осенью на венецианском кинофестивале она завоюет главный приз.
Готовится к прокату – к стопятидесятилетию Отечественной войны двенадцатого года – фильм режиссера Рязанова «Гусарская баллада».
Но никто не знает, что на полигоне Тюратам (который по-прежнему еще не называют Байконуром), на восстановленном стартовом столе, успешно запускают спутник-разведчик из серии «Зенит-два». Он приземлится через пять дней близ города Уральска. Запуск будет признан успешным. Военные получат снимки миллионов квадратных километров территории США.
И сразу после этого удачного запуска начнет вплотную готовиться групповой полет советских космонавтов.
Полигон Тюратам (космодром Байконур).
Королев Сергей Павлович
Понятно, для чего космос Хрущеву – полет, фанфары и свидетельство преимуществ советского строя.
Для десятков и сотен генералов и ученых, прилепившихся к столь выгодному делу в последние пару лет, – это возможность быть на переднем крае, сиять и получать ордена и новые звездочки.
Для космонавтов это вообще счастливый лотерейный билет – круче, чем «Волгу» выиграть. Только что сидели, безвестные лейтенанты и старлеи, в своих дальних гарнизонах, – а теперь обрушивается на них всенародная любовь и великая слава.
Но это все действует, лишь когда полет проходит без сучка и без задоринки. А вот за это прежде всего отвечает он, Королев. И если что не дай бог случится – спрашивать в первую голову будут с него.
Значит, надо обеспечить высочайшую надежность, которая только возможна. А еще – в каждом полете делать шаг вперед. Не шажок, как предлагают некоторые, а полноценный, полновесный шаг. Перед полетом Германа многие говорили: пусть летит на три оборота. Или на пять. А он, Королев, настоял: послать на сутки. На семнадцать витков парня отправили – и не прогадали. Получили в итоге большой задел. Теперь американе нас не так скоро догонят.
Но после экспедиции «Востока-два» и того, как плохо Герман себя на орбите чувствовал, среди посвященных и высокопоставленных начались разговоры: надо повторить суточный полет. В крайнем случае, при идеальном самочувствии космонавта, продлить его на двое суток. Но летать больше – нет, нет, опасно, ни за что!
И только он, Королев, единственный сразу и твердо сказал: летим на трое суток. Против этого были – все. И военные. И академик Келдыш, главный теоретик космонавтики, как его называли в газетах. И медики. И сами космонавты, и их дядька – Провотворов. Сколько же ему, главному конструктору, понадобилось споров, совещаний, заседаний, чтобы убедить: полет должен продолжаться три дня! Причем сразу у обоих космонавтов! Королеву потребовалось разбивать скептиков и маловеров поодиночке. Убеждать колеблющихся. Взывать к авторитетам.
Он хорошо понимал: только по более-менее длительному полету можно определить, действительно ли человеческий организм не приемлет невесомости и космоса (как казалось многим из тех, кто знал о состоянии Германа Второго). Или плохое самочувствие – лишь случайная особенность одного, отдельно взятого, пусть и подготовленного человека. Или, может, первые сутки человеку на орбите и впрямь бывает плохо – но потом он привыкает. Ответом на эти вопросы может быть только практика. И очень хорошо, что тогда, в феврале, в Пицунде, с Хрущевым удалось согласовать групповой полет. Когда по трое суток каждый летают сразу два человека, притом столь разных по складу и темпераменту, как обстоятельный флегматик Андриян и подвижный весельчак Паша, можно будет, на основании их экспедиции – шесть суток на орбите в общей сложности – сделать достоверные выводы.
Но в этой экспедиции самочувствию космонавтов потребуется уделять первостепенное внимание (после надежности техники, конечно). Главную роль тут будут играть не пульс, не давление, которые по каналам телеметрии на Землю, худо-бедно, сообщаются. Основными станут – их личные ощущения. А также слова и выражения, которыми они будут докладывать на Землю о своем состоянии. Однако говорить в эфире: «Чувствую себя плохо» – нельзя ни в коем случае. Все переговоры слушают американе. И страны НАТО. И просто радиолюбители, которые с радостью сольют информацию продажным буржуазным писакам. А советский космонавт не может чувствовать себя плохо. Равно как передовая советская космическая техника не может ломаться, терпеть аварии и катастрофы. Королев не думал, что подобный подход единственно правильный, однако – не им заведено, не ему отменять. Поэтому договорились с Пашей и Андрияном о кодовых словах. Если идет с орбиты доклад: «Чувствую себя отлично», – значит, и впрямь все нормально. Если «Самочувствие хорошее» – есть проблемы со здоровьем, но можно потерпеть, подождать, посмотреть, что дальше будет. А уж если «Состояние удовлетворительное», – надо немедленно прерывать полет и на ближайшем витке сажать корабль. Кроме того, завели огромное количество условных слов. Например, если, упаси бог, тормозной двигатель не работает – то это «пихта». Когда радиация выше нормы – «банан». Вместо доклада: «работать с оборудованием не могу», – надо говорить «береза», а «прошу срочный спуск» – «георгин» и так далее. Кодовые слова то и дело меняли и заморочили в итоге головы и космонавтам, и всем вокруг.
Перед стартом Королеву вспоминались ужасные аварии с «Зенитом-два», происшедшие в декабре, а особенно в июне, когда ракета взорвалась на второй секунде. Тот же носитель Р‑7, что прекрасно отправил на орбиту Юру, а потом Германа, та же стартовая позиция, а ракета дважды не летела. Поэтому нервничал в бункере на запусках космонавта-три Сергей Павлович, как ему самому показалось, едва ли не сильнее, чем когда взлетал Юра Самый Первый. И уж точно сильнее, чем с Германом. Но вот благополучно отсчитали первые семьсот секунд – вывели Андрияна на орбиту, и отлегло. Со вторым, Пашей, через сутки будет легче. А теперь главное, как они оба в космосе чувствовать себя будут.
И оказалось, что он-то, Сергей Павлович, был прав. Ощущения у обоих оказались нормальные. То есть по рации докладывали, что самочувствие – отличное. Потом, на Земле, на разборе полетов, оба сообщили, что вначале испытывали легкое головокружение и казалось, будто висят вниз головой и вверх ногами – но к этому удалось привыкнуть. И вторые, третьи сутки дались каждому из них легче, чем первые, – что и требовалось доказать. Нормально спали, ели, не блевали. Андрияна даже, по согласованию с Хрущевым, решили посадить не через три, а через четыре дня. Так бы поступили и с Пашей – да он в эфире вдруг ляпнул: «Вижу грозу» – и ушел из зоны радиовидимости. Врачи схватились за голову: «гроза», согласно секретной терминологии, означала рвоту. Решили немедленно приземлять космонавта-четыре, благо свои трое суток он уже отлетал.
А на Земле Паша, при разборе полета, ушел в несознанку: я и впрямь, говорит, видел грозу над Индийским океаном – так красиво! Поэтому и сказал, забылся. Так правды и не добились.