С виду и не скажешь, что девушка из столь известной семьи. Никакой косметики, простенькое платье, держится скромно.
Пройдя в гостиную, явно смущенная, она, видимо, стеснялась, не зная, как ей подобает ко мне обратиться, и пробормотала только:
— Вот то, что я написала. Прошу вас! — и положила на стол рукопись страниц на двадцать.
— Мне сказали, что вы хотите стать писательницей, это так? — заговорил я не слишком ласково.
— Да…
— И с каких же пор у вас такое желание?
— Со школы…
— Отчего же у вас, барышня, возникло такое желание?
— Ну, мне нравится… Читать, писать…
— В Японии к писателем относятся с презрением, а ваши родители знают о вашем желании и согласны?
— Да.
— Допустим, и все же… Чтобы стать зрелым писателем, требуется потратить много труда, преодолеть множество препон, даже среди мужчин не счесть примеров тех, кто за всю жизнь не смог добиться успеха… Вы думали об этом?
— Да. Я готова всю жизнь…
— Неужели? Тогда простите, что приставал к вам с неприятными вопросами, — сказал я и посмотрел на нее повнимательней.
Она на все отвечала только: «Да, да…» — и никак не хотела приоткрыться, но может, эта немногословная девушка обладает литературным талантом не меньшим, чем был у Хигути Итиё [39] , кто знает. Я уже испытывал интерес и любопытство к лежащей на столе рукописи и в то же время понял, что с девушкой надо поговорить серьезно.
Вот что я ей сказал.
Рукопись я прочту, но не стану выносить никаких критических суждений о содержании, поскольку боюсь, что это, в конце концов, может только повредить ее произведению. А вот что касается стиля, я готов откровенно высказать свое мнение о нем. Писатель посвящает всю жизнь тому, чтобы выработать свой стиль и довести его до совершенства, поэтому следует с благодарностью и вдумчиво воспринимать чужую критику и советы по поводу стиля. Только так и можно довести его до совершенства.
— Забираю вашу рукопись, приходите за ней через десять дней, — сказал я в заключение.
Она только изредка кивала, не задавала никаких вопросов, не высказывала никаких сомнений и просьб.
Я попросил жену угостить нашу гостью кофе, а сам поднялся в кабинет.
На одиннадцатый день она в простеньком платье, как и в прошлый раз, пришла к нам с подарком.
— Для того чтобы прочесть рукопись, нет нужды в столь щедрых подношениях. Приходите с пустыми руками! — смеясь, встретил я ее.
— Да, — как и в прошлый раз, кротко сказала она.
Я проводил ее в гостиную и поднялся в кабинет за рукописью.
Прочитав рукопись, я понял, что это не Итиё, но не мог бы утверждать, что девушке напрочь заказан путь в литературу.
Стиль рассказа меня не удовлетворил. В нем было слишком много китаицизмов, и он не соответствовал содержанию, к тому же был слишком витиеватый. Он совершенно не соответствовал и внешнему облику девушки — простому и безыскусному. Стиль должен выражать пишущего, а то, как она писала, никак с ней не вязалось. На пробу я попытался исправить особенно витиеватые фразы, но, дойдя до четвертой страницы, бросил.
Словом, взяв рукопись, я спустился в гостиную и сел перед ней.
— Сэнсэй, я принесла еще одну рукопись, — сказала она и положила на стол только что написанные двадцать-тридцать страниц.
Развернув предыдущую рукопись, я начал высказывать свои впечатления и критические замечания по поводу стиля. Она кротко слушала, кивая, и, когда я окончил, не задала ни одного вопроса. Поэтому пришлось спрашивать мне.
— Вы читали Сосэки, Огая, Итиё?
— Да, главные вещи, все…
— А писателей следующей эпохи — Тосон, Сюнсэй, Хакутё?
— Да, главные вещи читала.
— Ну а писателей из объединения «Сиракаба»?
— Да, Сига Наоя, Мусянокодзи…
— В таком случае вы должны знать, что стиль каждого писателя определяется его эпохой и его индивидуальностью, и у каждого он свой. Вы должны писать стилем писателя, живущего в тридцатые годы нашего века.
— Да.
— Конечно, сразу у вас вряд ли получится, но это должен быть ваш собственный стиль, и если вы посвятите этому всю жизнь, возможно, добьетесь успеха.
— Да.
Под конец я сказал, что прочитаю новую рукопись за две недели, и поднялся в кабинет.
Когда Митико Нобэ в третий раз пришла к нам в дом, она уже была без подарка и казалась более живой. Я провел ее в гостиную, заговорил о стиле второго рассказа, но прежде она привела меня в замешательство, достав третью рукопись.
Под конец я решил задать ей один серьезный вопрос. А именно, что она думает по поводу замужества.
— На днях за меня сватался один человек, но как только мать упомянула, что дочь пишет романы, сразу же разговор о помолвке прекратился.
— И вы довольны?
— Да…
— Вы хотите сказать, что, если не объявится мужчина, согласный на то, чтобы его жена была писательницей, вы не станете выходить замуж?
— Да…
— Есть ли такие среди современной молодежи?.. Поскольку вы решили всю жизнь посвятить литературе, не объявляйте сразу, что собираетесь стать писательницей, если к вам посватаются… Не лучше ли вначале пообщаться, понять, не это ли суженый, посланный вам Богом?
— Нередки трагедии, когда, женившись, муж узнает, что жена — писательница, и выгоняет ее из дома. И вообще, поскольку я посвятила жизнь литературе, я не думаю о замужестве.
Она впервые заговорила так откровенно, поэтому я, под впечатлением от ее слов, в дальнейшем избегал касаться этой проблемы.
Вскоре все мои домашние подружились с ней. Особенно жена прониклась к ней симпатией, поскольку обе они, как выражалась жена, «родились в раю».
Но как сильно Митико ни сблизилась с нами, она твердо защищала свою частную жизнь, во всяком случае, никогда не заговаривала ни о своей семье, ни о себе самой. Жена объясняла это все тем же «рождением в раю» и потому испытывала еще большее к ней доверие.
Через несколько лет, когда мы проводили лето на даче в Каруидзаве, Митико как-то раз прожила у нас с неделю.
Моя старшая дочь училась в токийской миссионерской школе, и Митико, приходя к нам, любезно опекала ее, точно семейная учительница. Собравшись на дачу, дочь уговаривала ее приехать к нам. Жена тоже ее зазывала. Она отнекивалась, но накануне праздника Бон дочь с дачи позвонила ей и попросила посмотреть ее летнее задание. Митико не смогла отказать и согласилась неделю пожить у нас.