Воспитанный отцом своим, Дебиндранатом Тагором, в духе уважения к иным нациям, иным религиям, что, впрочем, вполне соответствовало его собственным природным качествам, Тагор до самой смерти воспевал то высшее блаженство и изумление, в какое повергало его созерцание Божественного как внутри своей собственной души, так и в окружающем мире.

Он прожил многотрудную жизнь, борясь за независимость Индии, но в его душе всегда жила любовь ко всем людям, любовь, не знающая ни национальных, ни государственных границ, он шел вперед, влекомый одной великой идеей. И, подобно Сэридзаве, почтительно склонялся перед тем, кто был средоточием этой всепоглощающей любви к людям.

Итак, Сэридзава пытается сказать нам нечто очень простое и понятное.

Проживайте каждый день смиренно, с чувством радости и благодарности. Бог хочет, чтобы все живое было счастливо.

Самое главное — простота и чистота, неустанно повторяет он. «Скромность и самонадеянность стали причиной соответственно счастья и несчастья…»

Эта мысль содержится в любом вероучении, более того, это — основной принцип человеческого существования. Учение, в котором такая идея отсутствует, не может считаться религией.

«Бог велик, но для людей, чей взор и сердца затуманены себялюбием, его истинный облик незрим».

То есть для того, чтобы узреть Бога, надо очистить свою душу — истина, известная с давних времен.

В Библии тоже говорится: «Не малым ли ты был в глазах твоих, когда…» (1 Цар. 15:17), «Итак, кто умалится, как это дитя…» (Мат. 18:4), «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мат. 5:8)…

Нечто подобное есть и в буддийских сутрах. «Не делайте зла, делайте добро, каждый должен очиститься сердцем. В этом учение Будды».

Госпожа Родительница, беседуя с Сэридзавой, часто говорила правильные, самоочевидные вещи: «…бывает, он (человек) утрачивает простоту, забывает о ней — к примеру, когда какие-то предметы становятся в его руках орудием для нападения. Простота заключается в использовании простых, естественных материалов… Времена года сменяют друг друга, и растения — каждое в свой срок — украшаются цветами, завязывают плоды, оставляют семена другим эпохам и уходят… Они учат нас законам правильного миропорядка… Поэтому я давеча и сказала тебе, что Бог — это и есть природа, первозданная природа…» В самом деле, столь простые и понятные объяснения помогают проникнуть в истинную суть вещей и явлений, они предельно разумны и логичны.

«И Рай и Ад принадлежат миру людей, а вовсе не загробному миру». «Он (Бог-Родитель) не навязывает людям ни религии, ни веры. Он просто хочет вернуть их души к первоначальному состоянию». Эти ласковые увещевания госпожи Родительницы находят отклик и в сердце Сэридзавы.

Верить в существование Бога и познать Бога, то есть непосредственно ощущать его любовь, — это абсолютно разные вещи. Непосредственно ощутить любовь Бога — значит вернуться к чувствам, исконно присущим человеку, исполниться ощущением счастья.

Душа Кодзиро Сэридзавы, познавшего Бога, вернулась к простоте и чистоте, она обрела смирение и, исполненная благодарности и радости, устремилась на встречу с душой Бога.

И жизнь и смерть —

Всего лишь этот день.

— Один день.

Ты только живи,

радуясь.

Норико Нономия

КНИГА О БОГЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Улыбка Бога

Глава первая

«Литература призвана облекать в слова

неизреченную волю Бога»

Это было в июне 1970 года. Именно тогда мой близкий друг Окано построил в сосновом бору на морском побережье неподалеку от того места, где я родился, великолепный литературный музей, носящий мое имя. Чуть позже он сделал комплект из пяти открыток, мне посвященных, и стал раздавать эти комплекты посетителям музея. На одной из открыток под моей тогдашней фотографией были начертаны слова, помещенные в начале этой главы.

Признаться, впервые увидев эту открытку, я пришел в полное замешательство и подумал, что уж ее-то я вряд ли разрешил бы печатать, если бы со мной сочли нужным посоветоваться…

Разумеется, мне было неловко. К тому же моя писательская жизнь была настолько долгой, что я никак не мог вспомнить, где и когда написал эти слова, а звучали они так, словно были девизом ко всему моему творчеству. Вряд ли я мог написать их мимоходом на предупредительно принесенном кем-то картонном квадрате… Пока я перебирал в памяти возможные варианты, со мной внезапно заговорил Дзиро Мори, имеющий обыкновение возникать в подобных случаях.

— Не мучь себя. Наверняка господин Окано просто решил таким образом подытожить и сформулировать суть всей твоей литературы. Откровенно говоря, я был уверен, что это его собственное изречение, и оно привело меня в восторг.

— Окано-сан — человек искренний, мудрый и чуткий, он никогда бы не стал, не посоветовавшись со мной, употреблять для такой цели им самим выдуманную фразу. Взгляни-ка на лицевую сторону открытки. Видишь, слева, рядом с надписью «почтовая открытка», изображен герб — обведенный кружком колокольчик? Даже такую малость, как использование нашего семейного герба, он счел необходимым заранее согласовать со мной.

— Ну, значит, ты просто где-то это написал, а потом запамятовал. Перечитай на досуге свои старые произведения, наверняка где-нибудь обнаружишь эти слова… А что, когда ты сочиняешь, ты действительно уверен, что следуешь Божественной воле?

— Вовсе нет! Просто пишу что хочу.

— Тогда тебе стоит при случае поразмыслить над тем, в чем суть твоей литературы. Вот будешь искать эти слова и…

В то время мне было вовсе не до размышлений над сутью литературы: полностью поглощенный процессом творчества, я едва успевал черпать из бьющего через край источника своего вдохновения, так что у меня просто не оставалось времени заниматься поисками этих слов, и они как-то незаметно забылись. Между тем при музее было создано Общество друзей Кодзиро Сэридзавы, и его члены, мои читатели, стали несколько раз в месяц собираться на семинары, на которых заслушивали доклады и обменивались мнениями, по их просьбе и я два раза в году, весной и осенью, стал непременно выезжать в Нумадзу и принимать участие в этих сборищах.

На них съезжались читатели из самых разных уголков страны — от северной префектуры Аомори до южного Кюсю, — среди них были и старики и молодежь, и мужчины и женщины, каждый раз собиралось как минимум тридцать человек, иногда же приезжало более ста, так что в расположенном на первом этаже зале музея не хватало специально приготовленных стульев, и некоторым приходилось стоять.