Голова англо-индийца опять опустилась на сафьяновую подушку кресла, и он с полузакрытыми глазами лениво взглянул на Вильмота.
Джозеф Вильмот снял шляпу.
— Мне кажется, вы ни разу не посмотрели на меня хорошенько, мистер Дунбар, — сказал он.
— Я не посмотрел хорошенько на вас! — воскликнул банкир. — Что вы хотите этим сказать?
— Всмотритесь попристальнее в мое лицо, мистер Дунбар, и скажите, не напоминает ли оно вам прошлое?
Генри Дунбар вздрогнул, широко раскрыл глаза и с удивлением посмотрел на лицо стоявшего перед ним человека. Оно было столь же красиво и почти так же аристократично, как его собственное. Природа по странной игре случая положила весьма мало разницы между банкиром, имеющим полмиллиона фунтов, и беглым каторжником, не имеющим и шести пенсов.
— Я вас где-нибудь встречал? — спросил он. — В Индии?
— Нет, мистер Дунбар, не в Индии. Вы это знаете не хуже меня. Перенеситесь в прошлое, в последнее время, проведенное вами в Англии перед отъездом в Индию.
— Ну так что ж?
— Помните, как вы однажды потеряли значительную сумму денег на скачках в Дерби и как в отчаянии схватили пистолет, висевший на стене в вашей комнате, и грозили застрелиться? Помните, как вы обратились за помощью к мальчику, который вам прислуживал и любил вас, как брата, хотя он по положению в свете был гораздо ниже вас? Помните, как вы упрашивали этого мальчика, который имел несчастную способность подделывать чужие подписи, хотя до той минуты он ни разу не употребил во зло свое умение, помните, как вы упрашивали его помочь вам в одной проделке, с помощью которой хотели удовлетворить своих кредиторов, пока не достанете денег у отца? Что, помните вы все это? Да, по вашему лицу я вижу, что вы помните и меня — Джозефа Вильмота.
Он ударил себя кулаком в грудь и устремил взгляд на Генри Дунбара. Его глаза странно блестели: в них видно было какое-то дикое торжество, словно один взгляд на своего врага уже был пищей для его ненасытной жажды мщения.
— Я вас узнал, — медленно произнес Генри Дунбар. Смертная бледность покрыла его лицо и холодный пот выступил на лбу; он поспешно обтер его своим надушенным батистовым платком.
— Вы меня узнали? — повторил Вильмот, и выражение лица его не изменилось.
— Да, и поверьте, я очень сожалею о прошлом. Я уверен, что, по-вашему, я жестоко поступил с вами в тот несчастный день в конторе, но я, право, не мог иначе поступить. Мое собственное положение было столь ужасно и мучительно, что не мог же я подвергать себя еще большей опасности, защищая вас. Впрочем, теперь я сам себе хозяин и могу вознаградить вас. Верьте мне, я вознагражу вас, я заглажу прошлое.
— Вы загладите прошлое! — воскликнул Джозеф Вильмот. — Можете вы сделать меня честным человеком или уважаемым членом общества? Можете вы снять с меня позорное пятно и возвратить мне то положение, которое я мог бы занять в свете, если бы вы меня не погубили? Можете вы снять с меня тридцать пять лет горя и несчастий? Можете вы возвратить мне жизнь моей матери, умершей от горя? Можете вы воскресить мертвых? Можете вы дать мне счастливое прошлое, чистую совесть и надежду на прощение Бога? Нет, вы ничего подобного сделать не можете.
Мистер Генри Дунбар был светским человеком. Он имел барские наклонности, очень редко выказывал свои чувства, и желал только одного — жить весело и беззаботно. Это был бездушный эгоист; но так как он обладал громадным богатством, то люди мало обращали внимания на такие незначительные недостатки, как эгоизм и бездушие, и громко восхваляли его изящные, аристократические манеры и красивую наружность.
— Милый мой Вильмот, — сказал он, не обращая внимания на тираду своего собеседника. — Все это — сентиментальности. Разумеется, я не могу возвратить вам прошлого. Прошлое принадлежало вам, и вы могли устроить его по своей воле. Если вы пошли по дурной дороге, то не имеете никакого права винить в этом меня. Пожалуйста, не говорите о разбитых сердцах, о погубленной жизни и о подобных вещах. Я пожил довольно на свете и знаю настоящую цену всем этим глупостям; я сожалею, что ввел вас в затруднительное положение и готов сделать все, чтобы вознаградить вас за это старое дело. Я не могу возвратить вам прошлого, но могу дать то, за что большинство людей готово продать прошлое, настоящее и будущее — я могу дать вам денег.
— Сколько? — спросил Джозеф Вильмот, с едва сдерживаемой яростью.
— Гм! — проговорил англо-индиец, задумчиво покручивая свои серые усы. — Посмотрим, что бы, например, удовлетворило вас, мой добрый малый?
— Я предоставляю вам назначить сумму.
— Хорошо. Я полагаю, вы будете совершенно довольны, если я дам вам капитал, на проценты от которого вы могли бы спокойно прожить вашу оставшуюся жизнь. Положим, что эти проценты будут пятьдесят фунтов в год.
— Пятьдесят фунтов в год, — повторил Джозеф Вильмот. Он уже совладал со своей страстью и говорил очень спокойно. — Пятьдесят фунтов в год — один фунт в неделю?
— Да.
— Я принимаю ваше предложение, мистер Дунбар. Один фунт в неделю. С этими деньгами я могу прожить, как живет рабочий народ в своих конурах. У меня есть дочь, прелестная девушка, одних лет с вашей дочерью; она будет пользоваться вместе со мной этим доходом и будет иметь столько же причин, как и я, благословлять вашу щедрость.
— Значит, дело решенное? — произнес, зевая, англо-индиец.
— Конечно. У вас имения в Варвикшире и в Йоркшире, дом на Портландской площади и полмиллиона денег, но, разумеется, все это необходимо вам. А у меня будет благодаря вашей щедрости и в вознаграждение за позор, несчастье, нищету и горе, которые я испытывал в течение тридцати пяти лет, один фунт в неделю до конца моей жизни. Тысячу раз благодарю вас, мистер Дунбар. Я вижу, что вы не изменились. Вы тот же человек, которого я еще мальчиком любил, и я принимаю ваше щедрое предложение.
И он засмеялся громко и вместе с тем дико и странно; но мистер Дунбар не обратил внимания на такую мелочь, как хохот его старого слуги.
— Теперь, когда мы покончили со всеми этими сентиментальностями, — сказал он, — потрудитесь приказать принести мне завтрак.
Джозеф Вильмот повиновался своему прежнему господину и заказал отличный завтрак, который был сервирован самым великолепным образом. Мистер Дунбар спустился с высоты своего величия до дружеской благосклонности к своему старому слуге и настойчиво потребовал, чтобы он сел с ним рядом за роскошно убранный стол. Англо-индиец воздавал полную справедливость вкусному завтраку, запивая рябчика и салат с морским раком добрыми стаканами замороженного мозельвейна; но Вильмот ел и пил очень мало и с какой-то странной рассеянностью крошил хлеб, присматриваясь к своему собеседнику. Он открывал рот только тогда, когда его прежний господин обращался к нему с вопросом, да и то говорил как-то принужденно, почти машинально, что непременно возбудило бы подозрение во всяком другом человеке, но не в Генри Дунбаре, который был всегда равнодушен к чувствам своих ближних.