– Хорошо фрицы живут! Швейная машинка, радиоприемник, в шкафу барахла полно… А у меня до войны одни брюки и одни туфли были, только рубашек три.
– Не завидуй, – оборвал его второй. – Кончится война, начнется мирная жизнь, хорошая житуха будет. И ботинки у тебя будут, и приемник… И войны не будет лет сто, а то и больше. Кому воевать? Гитлера добьем, а больше в Европе и воевать некому. Испания, Италия, Финляндия уже лапки вверх подняли.
– Я на диване спать улягусь! – Игорь упал на кожаный диван. – Давно на мягком не спал…
Морпехи расположились в другой комнате на широченной хозяйской кровати. Заснули быстро, день был трудный.
Уже за полночь в комнате, где спали морпехи, раздался звон стекла, а потом взрыв.
Игорь вскочил, но спросонья не сразу понял, что произошло. С улицы доносились звуки, вроде бы убегал кто-то.
Схватив лежащий рядом автомат, Игорь пробежал комнату, высунулся в разбитое окно и дал очередь веером из автомата. Бегущий человек упал.
Из дома стали выбегать солдаты.
Игорь бросился к морпехам, но они уже не дышали, осколками гранаты посекло всех.
Натянув сапоги, Игорь бросился на улицу.
Рядом с убитым стоял пехотный старшина.
– Кто стрелял?
– Я. В комнату гранату бросили, двоих морских пехотинцев убило. Я стрелял.
Труп перевернули – это был подросток лет четырнадцати-пятнадцати. Вот звереныш! Наверное, в «гитлерюгенде» был, насквозь человеконенавистнической идеологией пропитался.
За ночь таким образом в городке были убиты шесть человек.
Толком выспаться Игорю так и не удалось. Утром в город прибыл представитель СМЕРШа для расследования происшествия, и Игоря вызвали на допрос. Он рассказал, как все случилось.
В это время его и нашел посыльный от старлея Чалого.
– Срочно к командиру!
Во избежание потерь с обеих сторон командование решило послать к немцам парламентера. Выбор пал на майора из пехотного батальона, однако не было переводчика. И тут Чалый вспомнил об Игоре.
Когда ему объяснили задачу, Игорь поверить не мог. Идти к озверевшим немцам и без оружия? Да их уже на подходе расстреляют! Не обидно погибнуть в бою, но самому подставляться под пули… Нет, дураков нет!
У майора лицо было каменным, только желваки на скулах играли. Приказ ему не нравился, но выполнять его надо. Чисто по-человечески и Игорь, и майор понимали – переговоры могут сохранить жизни наших парней. Немцев, конечно, тоже, на них наши злыми были, погибнут – и пусть.
Из черенка лопаты и простыни сделали белый флаг и обоих проводили к заводу, где засели немцы.
– Ведите себя спокойно, – напутствовал их командир пехотного батальона. – Мы пушку выкатили ночью на прямую наводку и два танка поставили. Если немцы стрелять начнут, сразу падайте и ползите назад, мы прикроем.
Рискованно и опасно, немцы могут обоих срезать прямой очередью. И будут ли их после прикрывать пушечным огнем, погибшим уже все равно.
Сказать честно, Игорь трусил. Конечно, вида не подавал, что страшно, однако ноги идти отказывались.
Первым перед проломом в стене встал майор, размахивающий белым флагом.
Прошла минута – немцы огня не открывали. И тогда рядом с майором встал Игорь. Оба они были без оружия. Для человека военного оказаться на войне без оружия – это как очутиться голым посреди многочисленной людской толпы, все взоры будут направлены на тебя.
Из-за пролома в кирпичной стене высунулся немец.
– Мы не стреляйт! Ком! – и махнул рукой.
До пролома идти сотню метров.
И немцы, и наши высунулись из окопов или укрытий и смотрели на парламентера. Игорь чувствовал – кожей, интуицией, – как в воздухе повисло напряжение.
Не доходя полсотни метров, прямо на середине пути и майор, и Игорь остановились. Прошла минута, другая… Игорь облизал пересохшие губы – укрыться на ровной площадке негде.
Наконец в проломе забора показался немецкий офицер. Наверное, все это время он приводил себя в порядок. Китель на нем был повседневный, не парадный, но отутюжен, и аксельбанты на положенном месте, через правый погон. Кобуры нет, безоружен, в руке – небольшой белый флажок. Немец поднял его вверх и пошел к парламентерам парадным шагом, четко печатая шаг.
Несмотря на предельное напряжение, Игорю на миг стало смешно. Блин, ему только монокля и стека в руке не хватает, сразу видно – кадровый офицер. Выправка такая, как после командного офицерского училища, а не после краткосрочных курсов.
Немец остановился в трех шагах, представился:
– Оберст фон Шенхаузен.
Оберст – это полковник по-нашему, а приставка «фон» перед фамилией говорит о дворянском происхождении ее обладателя. А офицер не трус, мог бы и кого помладше званием вместо себя послать.
– Майор Скоблик, – козырнул наш парламентер. – Предлагаю гарнизону города сложить оружие и сдаться во избежание ненужного кровопролития и разрушения города. Кранц окружен, к вылету готовы штурмовики и бомбардировщики, и в случае отрицательного ответа мы начинаем артиллерийскую подготовку. Ваше решение?
Игорь добросовестно перевел.
При первых звуках его голоса оберст насторожился:
– Как могли вы, берлинец, перейти на сторону врага?
– Вы ошиблись, господин полковник, я русский. – C легким наклоном головы Игорь щелкнул каблуками.
– Мне нужно полчаса на размышление, – заявил фон Шенхаузен.
Майор демонстративно посмотрел на часы.
Оберст достал из брючного кармана карманные часы на цепочке.
– Сейчас десять тридцать. В одиннадцать ноль-ноль встречаемся здесь.
Офицеры козырнули друг другу и разошлись.
Когда Игорь и майор вернулись к своим, Скоблик снял фуражку и платком вытер мокрый от пота лоб, хотя погода была прохладной. Все же зима – хотя и мягкая, европейская, без снега.
К майору сразу подошли два командира.
– Кто парламентер, что ответил?
– Оберст Шенхаузен, какой-то фон, мать его за ногу. Кадровый офицер. Просит полчаса на размышления.
– Ха, размышления! Да он по рации со своими связаться хочет.
– Да пусть! Если они запросят помощь, никто не придет, наши уже в десяти километрах от городка этого, пробились. У немцев вся бронетехника под Кенигсберг стянута, им не до гарнизона Кранца.
– Будем ждать.
Офицеры закурили. Майор пустил дым и повернулся к Игорю:
– Ты о чем с ним говорил?
– Он спрашивал, не немец ли я?
– А ты?
– А что я? Коренной русак, так ему и ответил.