– Теперь мы можем рассказать об этом правду. Во всяком случае, это убойный сюжет. Ты ничего не слышал об этом вчера?
Мэдди напряженно смотрела на мужа, дожидаясь ответа. Что-то в его взгляде подсказывало ей, что он в курсе дела.
– В общем-то нет, – последовал уклончивый ответ.
– Подумай, Джек, дело-то серьезное. Раз было предупреждение, надо было отменять рейсы. Кто принимал решение?
– Разве я сказал, что мне что-то известно? Давай пораскинем мозгами. Что, по-твоему, надо было предпринять после такого туманного предупреждения? Отменить на три дня все вылеты из аэропорта Кеннеди? Это равносильно запрету на всю американскую авиацию! Такое попросту невозможно.
– Откуда тебе известно про вылеты и про трехдневный срок? Получается, ты знал?
Мэдди вдруг осенило – конечно же, Джека срочно вызвали накануне в Белый дом именно с целью получить совет, что говорить американцам и говорить ли вообще, что предпринять и предпринимать ли что-либо. Как прикрыть свои задницы в случае, если какому-то самолету все-таки не посчастливится? Даже если решение принимал не Джек – а это была не его компетенция, – то его голос мог иметь важное значение, когда решалось, уведомлять ли общество.
– Пойми, Мэдди, запретить все вылеты из аэропорта Кеннеди на три дня немыслимо! Знаешь, что это значит? Пришлось бы запретить и все посадки – вдруг от взрыва достанется и садящимся бортам? Страна превратилась бы в сумасшедший дом, рухнула бы ее экономика.
– Не верю! – крикнула Мэдди. Ее охватило бешенство. – Ты и еще бог знает кто решили просто закрыть глаза, никого не предупреждать, заботясь об экономике? Побоялись нарушить расписание полетов? Убеди меня, что все было не так, как я себе представляю! Скажи, что четыреста двадцать человек погибли не ради бесперебойной работы нашей авиаиндустрии! Это ты мне пытаешься сказать? Что это было решение в интересах бизнеса? Кто же его принял?
– Наш президент, идиотка! А ты что думала? Что такие решения принимаю я? Вопрос стоял очень серьезно, но угроза была слишком туманной. Невозможно было ничего сделать, разве что ползать по каждому самолету с лупой и кисточкой, прежде чем дать ему добро на вылет. Только учти: если ты меня процитируешь, я тебя убью, так и знай!
– Мне плевать, что ты сделаешь. Речь о человеческих жизнях, о детях, в том числе младенцах, о ни в чем не повинных людях, которые сели в заминированный самолет, потому что ни у кого не хватило духу закрыть на три дня аэропорт Кеннеди. А надо было закрыть, Джек, черт возьми!
– Ты не знаешь, что несешь! Нельзя из-за угрозы взрыва закрыть на три дня крупнейший аэропорт страны и остаться в бизнесе!
– Закрывают же его из-за снежной бури, и ничего, экономике ни жарко ни холодно. Чем угроза взрыва лучше?
– Они выставили бы себя болванами и спровоцировали бы панику.
– Что ж, наверное, четыреста с лишним жизней – небольшая плата за то, чтобы избежать паники. Боже, я ушам своим не верю! Неужели ты, все зная, совершенно ничего не предпринял?
– Что я должен был делать? Помчаться в аэропорт и раздавать там листовки?
– Нет, дубина, ты – владелец телеканала! Тебе достаточно было бы свистнуть, даже анонимно, чтобы заставить закрыть аэропорт.
– Тогда для меня навсегда был бы закрыт вход в Белый дом. Думаешь, они не узнали бы о происхождении утечки? Глупости! А главное, – Джек вдруг схватил Мэдди за руку и стиснул, – не смей больше никогда называть меня дубиной. Я знал, что делаю.
– Ты и та компания, с которой ты вчера забавлялся, убили сегодня в полдень четыреста двадцать человек! – Она почти плюнула ему в лицо этими словами, ее голос дрожал. Она никак не могла поверить, что ее муж причастен к этому ужасу. – Почему бы тебе просто не купить ружье и не начать палить по людям? Это чище и гораздо честнее. Ты хоть знаешь, что все это значит? Очень просто: бизнес гораздо важнее людей. Это значит, что женщина, садясь с детьми в самолет, не может быть уверена в том, что долетит до места назначения, потому что у кого-то могут возникнуть перебои в бизнесе и ею и ее детьми запросто пожертвуют, сочтя их жизни не очень высокой платой за многомиллионные прибыли.
– Так и есть, если рассуждать в больших масштабах. Ты наивна и плохо соображаешь. Иногда людьми приходится жертвовать ради более значительных интересов. – Слушая Джека, Мэдди боялась, что ее стошнит. А он все не унимался: – И вот что я тебе скажу: если ты посмеешь хотя бы словом об этом обмолвиться, я собственноручно отволоку тебя в твой долбаный Ноксвилл и оставлю на крыльце у Бобби Джо! Одно слово – и будешь отвечать перед президентом Соединенных Штатов. Надеюсь, тебя упекут в тюрьму за государственную измену. Это – вопрос национальной безопасности, им занимались люди, знающие, что делают, и имеющие высочайшую степень допуска к секретам. Это тебе не свихнувшаяся ноющая домохозяйка и не жирный слюнявый сенатор. Откроешь эту банку с червями – и наживешь себе врагов в лице самого президента, не говоря о ФБР, авиационном агентстве и всех остальных федеральных агентствах. Я погляжу тогда, как тебя сожрет пламя. Не смей этого касаться! Ты ничего в этом не смыслишь. Учти, тебя живо возьмут в оборот и в пять минут похоронят. Тебе не выиграть, можешь не надеяться.
Мэдди знала, что в его словах есть доля истины: все будут упорно лгать и изворачиваться, развернется крупнейшая после Уотергейта операция прикрытия, а телезрители скорее всего ей не поверят. Ее голос станет жалким одиноким писком в море громких воплей, ее в два счета перекричат, более того, могут навсегда дискредитировать. С них станется даже пойти на убийство. Эта мысль пугала Мэдди, но обманывать людей, скрывать правду значило бы изменить самой себе. Общество имело право знать, что пассажиры рейса 263 были принесены в жертву экономическим интересам. Для тех, кто принимал это решение, они ничего не значили.
– Ты слышала, что я тебе сказал? – спросил Джек, метая глазами молнии. Она все больше его боялась. Он первым уничтожит ее, если почувствует в ней угрозу своему каналу.
– Слышала… – выдохнула Мэдди. – Как же я тебя за это ненавижу!
– Мне наплевать, что ты по этому поводу думаешь или чувствуешь. Меня заботит одно – твои действия. В этот раз лучше не совершать ошибок, иначе тебе крышка. У тебя не будет ни меня, ни моего канала. Тебе ясно, Мад?
Она долго на него смотрела, потом развернулась и побежала вниз по лестнице, решив не ждать лифта. К себе она пришла бледная, вся дрожа.
– Что случилось? Он что-то знал? – спросил Грег. Он сразу сообразил, куда она направилась; в таком состоянии он видел ее впервые: мертвенная бледность, больной вид. Несколько минут она молчала.
– Нет, не знал. – Вот и все, что она ответила, обретя дар речи.
Мэдди потребовались большая чашка кофе и три таблетки аспирина. Как и следовало ожидать, через десять минут зашел главный продюсер. Сурово глядя на них с Грегом, он изрек:
– Представите мне перед эфиром свои тексты, оба! Все, что будет отклоняться от утвержденной версии, вырезается и заменяется рекламой. Вам ясно?