– Я бы хотела пригласить Лиззи, – сказала Мэдди, – но не могу. Она пойдет на праздничный ужин в свою любимую приемную семью. Кажется, ее это устраивает. – Конечно, Мэдди предпочла бы, чтобы дочь впервые в жизни провела День благодарения с родной матерью, но пока это было невозможно.

– А вы сами? Вам не будет тяжело? – спросил Билл встревоженно.

– Надеюсь, что нет, – ответила она безо всякой уверенности. Она советовалась с доктором Флаэурс, и та порекомендовала ей примкнуть к группе женщин – жертв домашнего насилия. Мэдди обещала, что так и сделает. Группа собиралась после Дня благодарения.

Накануне отъезда в Виргинию Мэдди увиделась с Биллом. Оба были в подавленном настроении: он – из-за отсутствия жены, она – из-за того, что была вынуждена терпеть общество Джека, отношения с которым совсем испортились. Их словно током отшвыривало друг от друга, Джек смотрел на нее коршуном. Он совершенно перестал ей доверять. Хотя Билл звонил ей теперь не домой, а только на сотовый. Чаще всего Мэдди сама набирала его номер. Меньше всего ему хотелось причинять ей неприятности.

За день до Дня благодарения они опять встретились у него дома. Он сделал чай, она принесла коробку печенья. Они сидели в его уютной кухне и болтали. Погода испортилась, Билл сказал, что в Вермонте уже выпал снег, так что у него намечается катание на лыжах с детьми и внуками.

Мэдди словно забылась в его обществе, а потом спохватилась, что пора на работу.

– Берегите себя, Мэдди, – напутствовал ее Билл.

Его глаза были полны невысказанного чувства. Оба знали, что им не следует давать волю чувствам. Они еще не сделали ничего, о чем потом пожалели бы, потому что слишком друг друга уважали. Приходилось таиться друг от друга. Только беседы с доктором Флауэрс заставляли Мэдди задавать себе вопросы об отношениях с Биллом. Это была странная связь, но оба знали, что не смогут друг без друга. Они были похожи на двоих выживших после кораблекрушения, оказавшихся на необитаемом острове.

Перед уходом Мэдди прильнула к Биллу, и он по-отечески обнял ее сильными руками, прижал к своему любящему сердцу. Ничего другого он не требовал.

– Я буду по вам скучать, – сказал он просто. Они знали, что весь уик-энд не смогут разговаривать: Джек заподозрил бы невесть что, если бы Билл позвонил Мэдди по сотовому. Она тоже не осмелилась бы набрать его номер.

– Если Джек уедет кататься верхом, я попробую вам позвонить, – все же пообещала она. – Постарайтесь не слишком грустить. – Она знала, как тяжело будет Биллу проводить праздник без Маргарет. Но он уже не думал о жене, все его мысли были только о Мэдди.

– Мне будет несладко. Зато увижусь с детьми.

Не справившись с собой, он поцеловал ее в макушку и задержал в объятиях. Расставание опечалило обоих, оба думали о своих потерях. Уезжая, Мэдди чувствовала признательность за то, что он есть. За такую дружбу нельзя было не благодарить бога.

Глава восемнадцатая

Праздничные дни в Виргинии в обществе Джека прошли трудно. Он почти все время находился в дурном настроении и, запершись в кабинете, вел секретные телефонные переговоры. Теперь он не мог звонить президенту: тот все еще находился на излечении, и страной руководил вице-президент, с которым Джек не был близок. Его связывали тесные узы с одним Джимом Армстронгом.

Один раз, решив, что Джек отлучился, Мэдди подняла трубку, чтобы позвонить Биллу, и услышала, что муж разговаривает с какой-то женщиной. Она немедленно швырнула трубку: подслушивать было не в ее правилах. Но в голове зароились всевозможные предположения. Джек не полез за словом в карман, когда объяснял, откуда взялась женщина на фотографии, сделанной перед танцевальным клубом в Лондоне, но в последний месяц очень отдалился от нее и почти перестал заниматься с ней любовью. Это отчасти стало для Мэдди облегчением, но не могло не вызвать недоумение. На протяжении всей супружеской жизни он проявлял к ней неутолимый сексуальный аппетит. А теперь как будто утратил интерес и вспоминал о жене только для того, чтобы обвинить в каком-нибудь прегрешении.

В сам День благодарения ей удалось позвонить Лиззи, а на следующий вечер – Биллу (Джек отлучился к соседям, чтобы поговорить о лошадях). Билл признался, что настроение было не ахти, зато катание на лыжах удалось на славу, праздничная индейка в компании детей – тоже. Мэдди и Джек жевали свою индейку одни, в каменном молчании. Когда она попробовала заговорить с мужем об их отношениях, он отмахнулся, приписав все ее воображению. Она-то знала, что воображение ни при чем: никогда еще она не была так несчастна, разве что когда ее колотил Бобби Джо. Происходившее сейчас мало отличалось от прошлого, разве что тиранили ее более извращенно, но не менее болезненно.

Когда они наконец сели в самолет, чтобы лететь домой, Мэдди испытала облегчение.

– Что это ты так радуешься? – спросил Джек с подозрением.

– Просто хочется домой, – коротко ответила она. Ей в отличие от него не хотелось ссориться.

– Наверное, в Вашингтоне тебя кто-то дожидается, Мад? – не унимался он. Она в отчаянии посмотрела на него.

– Никто меня не дожидается, Джек, ты же знаешь.

– Теперь я ничего о тебе толком не знаю. Но узнаю, если захочу.

Она не ответила, чтобы не нарваться на грубость. Молчание было наилучшим выбором.

На следующий день, отработав свои эфиры, Мэдди отправилась на встречу женской группы, как обещала доктору Флауэрс. Она сделала это помимо воли, боясь, что на занятии ей станет еще тоскливее. Джеку она сказала, что идет на заседание комиссии первой леди. Вероятно, он ей не поверил, но спорить не стал, потому что у него были свои планы – деловая встреча после работы.

Когда Мэдди пришла по адресу, где собиралась группа, ей стало не по себе. Это было обветшалое здание в плохом районе; она уже не сомневалась, что окажется среди опустившихся, вечно жалующихся горгулий. Но с удивлением обнаружила, что ошиблась: жертвы домашнего насилия были в джинсах и в деловых костюмах, одни молодые, другие постарше, некоторые хорошенькие, остальные с обычной внешностью. Большинство выглядели умницами, красоте некоторых можно было даже позавидовать. Руководительница группы с теплотой посмотрела на Мэдди.

– У нас принято обращаться друг к другу по именам, – объяснила она. – Если мы узнаем старых знакомых, то не показываем этого. Мы не здороваемся, встречаясь на улице. Мы никому не рассказываем, кого видим и что слышим. То, что говорится здесь, остается в этих стенах. Нам важно чувство безопасности.

Мэдди согласно кивнула.

Сидя в вытертых креслах, женщины по очереди назвали свои имена. Большинство, видимо, были знакомы по прежним посещениям группы. Руководитель объяснила, что обычно на занятия ходят два десятка женщин, иногда больше, иногда меньше. Группа собиралась дважды в неделю, отсутствие на занятии никак не каралось. В углу стояла кофемашина, некоторые принесли печенье.

Женщины стали рассказывать о себе, о событиях в своей жизни, о своих тревогах и радостях, страхах. Одни находились в ужасном положении, другие ушли от жестоких мужей, третьи оказались гетеросексуалками или лесбиянками, у некоторых были дети. Объединяло их жестокое обращение, которому все они подвергались в семье. Большинство выросло в семьях, где практиковалось насилие, но не все. Некоторые вели внешне завидную жизнь, пока не встречали мужчин или женщин, которые начинали их тиранить. Слушая сестер по несчастью, Мэдди испытывала облегчение, какого не знала много лет. То, что она слышала, было так знакомо, так реально, так похоже на ее собственный опыт, что это можно было сравнить с избавлением от тяжелых доспехов. У нее было чувство, что она вернулась домой, что эти женщины – ее родственницы. Почти все, что они описывали, выглядело как те отношения, через которые прошла она сама, и не только с Бобби Джо, но и с Джеком. Слушая женщин, Мэдди словно слышала свой собственный голос, свою собственную историю; она все больше убеждалась, что Джек был с ней жесток с самого дня их знакомства. Сила, очарование, угрозы, контроль, подарки, оскорбления, унижения, боль – именно так у нее и было. Все вместе женщины рисовали портрет классического домашнего деспота-насильника; Мэдди оставалось удивляться, как она не понимала всего этого раньше. Доктор Флауэрс разложила все по полочкам уже несколько месяцев назад, но тогда это не было ей настолько ясно, как сейчас. Она поймала себя на том, что больше не чувствует ни смущения, ни стыда. Наконец-то ей полегчало: Мэдди была не права только в том, что соглашалась со всей той напраслиной, которую муж на нее возводил, и позволяла себе ощущать вину.