— Разумеется, — подтвердил Антон Арнольдович, удобно устроившийся в кожаном кресле с высокой спинкой — из него хозяин дома мог видеть всех членов команды. — Выпьем обязательно.
— Вы шутите?
— Я? — Бранделиус хлопнул в ладоши, и в гостиную вплыл большой серебряный поднос, на котором стояли шесть фарфоровых пиал.
— Ух! — не сдержался Сатурн, и стало ясно, что фокус удался: незамысловатый, но вовремя проделанный трюк не просто произвёл впечатление, а по-настоящему удивил. И все шестеро как заворожённые уставились на остановившийся в центре гостиной поднос.
Кто-то тихонько выругался. Как показалось Даше — Марат.
— Это лишь малая толика того, что вам предстоит постичь, — проникновенно произнёс Бранделиус. — Каждый из вас будет уметь нечто особенное, нечто запредельное, нечто невероятное… Но всё это — после церемонии. А пока — угощайтесь.
Вставать не пришлось: поднос снизил высоту и медленно проплыл по воздуху мимо каждого из шестерых, притормаживая, чтобы тот смог спокойно взять пиалу.
— Предлагаю поднять тост за будущее! — Голос Бранделиуса дрогнул, и всем стало ясно, что он далеко не так спокоен, каким хочет казаться.
— А вы? — Герман обратил внимание, что хозяин дома остался без угощения.
— Я должен следить за происходящим. — Антон Арнольдович раскрыл стоящую на маленьком столике шкатулку, достал и надел на средний палец золотой перстень с крупным синим камнем. — Я буду вести церемонию.
— Может, это наркотик и у нас начнутся галлюцинации… — неуверенно протянул Марат.
— Да, я воспользуюсь вашей беспомощностью, изнасилую всех и ограблю, — рассмеялся Бранделиус. — Кто думает так — может не участвовать в представлении. Остальные…
— Вы шутите, а ведь кто-то может испугаться, — произнёс Сатурн и залпом выпил содержимое своей пиалы. — Кислит.
— Слишком сладко, — не согласился Герман.
— Нейтральное, как вода, — проворчал Виктор.
— Шипучка, — улыбнулась Даша.
— Сладкое, — вздохнул Марат.
— Сладкое, — подтвердила Карина.
Фарфоровые чашки вернулись на поднос, а люди — в свои мягкие «гнёздышки». Бранделиус повёл рукой, начиная медленно повышать уровень магической энергии, и одновременно принялся читать длинный текст заученного наизусть заклинания. Тихо, но постепенно повышая голос. Синий камень засветился, поглощая потоки магической энергии и перенаправляя их на расслабившихся участников церемонии, и Даша прошептала:
— Сила…
Сила текла не рядом, как раньше, как в той роще, а вокруг. Они погрузились в неё, но пока не сроднились с нею. Они плыли, но это мало отличалось от сидения на берегу полноводной реки: сила окружила, но не вошла в них.
Нужно было сделать следующий шаг.
Нужно было захлебнуться.
Сломать барьер страха.
— Сила…
Не прерывая заклинания, Бранделиус аккуратно добавил мощности. Почувствовал, что перстень стал греться, улыбнулся и добавил ещё. Синие волны плавно таранили раскинувшихся челов, добегали до них — и терялись, рассыпаясь у невидимого барьера. Синие волны тоже хотели единения — слово Парацельса гнало их вперёд.
— Сила…
Внешний мир отступил и полинял. Контуры предметов поплыли. Громкий голос Бранделиуса, нараспев читающего на латыни, стал тихим и почти пропал, зато громогласно ударили секундные стрелки наручных часов…
Мир изменился. Встал на грань, переломился, новая его форма вонзилась прямо в сердце, и Виктору почудился крик.
Может быть, его.
Может быть, чужой.
А в следующий миг рассыпалось всё…
* * *
Кричала Карина.
Но не от страха, а потому, что не выдержала напора эмоций и новых чувств. От неожиданности.
И от восторга.
Она расположилась на ковре, на подушках, пригрелась, расслабилась после выпитой жидкости, и… И не смогла сдержать крик, когда одна из стен — та, где стоял камин, — исчезла, остальные же вытянулись, образовав сначала коридор вперёд, к улице, и ещё дальше, в соседний район, за пределы Уфы, и прочь, прочь, прочь, до самого Урала… а затем земля провалилась, и коридор превратился в пугающего вида ущелье… Улицы, дома, вообще город, полдень, осень — всё исчезло, остался лишь этот уходящий в никуда обрыв.
И это было и ужасно, и прекрасно.
Мир вытянулся вверх и вниз, а прочие его измерения не то чтобы пропали, но стали не важны, поскольку высота затмила всё.
И она — на тонкой жёрдочке, готовой вот-вот исчезнуть. Одинокая птица в мире бесконечной высоты и отсутствия тверди. В мире, где нет границ поверхностей, а есть лишь упоение…
Жёрдочка исчезла.
Не переломилась, не прогнулась, не стала скользкой настолько, что не удержаться, — исчезла, окончательно окунув девушку в новый мир.
Жёрдочка растворилась, но ни страха, ни ужаса её исчезновение не вызвало.
Карину бросило в безумие восторга — морально, а физически она полетела, трепеща, ликуя и не боясь разбиться. Несколько секунд спустя сообразила, что может управлять полётом: как будто тело её — летательный аппарат, а мозг — пилот; отдала себе приказ зависнуть, и падение послушно остановилось.
Если бы Карина разбиралась в технике, то непременно отметила бы, что представляет собой универсальное воздушное судно, сочетающее в себе качества ракеты, птицы, самолёта, вертолёта и аэростата. Но по большому счёту это знание было сейчас совсем не важно. Она и без него справлялась с пилотажем — мысленные импульсы легко отправляли её в любые режимы полёта.
— А ну-ка! — приказала она себе и взмыла ввысь стрелой.
Это было не передать, не описать! Это можно было лишь пережить. Она бешено пронзала пространство, а время то ли растянулось, то ли сжалось, то ли выгнулось дугой, и в этом изгибе вроде бы мелькнула чья-то нехорошая, холодная усмешка.
* * *
Герману тоже довелось полетать, правда, в совсем иных условиях и с иным сюжетом…
Но прежде, чем отправиться в полёт, он оказался облачён в неожиданное одеяние: на удивление ловко сидящий защитный костюм, состоящий из аккуратно гнутых металлических пластин, соединенных невероятно прочной тёмной тканью. Завершали облачение шлем и короткий меч, напоминающий римский гладиус.
Мир сделался неясным, туманным в прямом смысле слова: Германа окутала серая муть, в которой он ничего не видел, но интуитивно угадывал дорогу, по которой и пошёл, поскольку понял, что оставаться на месте нельзя.
Идти пришлось недолго. Примерно через десять шагов туман распался — иначе не скажешь, — и его серые ошмётки превратились в бесчисленную толпу человекообразных существ. В сутулых, длинноруких призраков без пола, возраста и лиц. Намерения тварей были понятны без пояснений, и Герман, не раздумывая, ринулся в бой.