Она окончила работу ровно в срок. В следующем ноябре мать мадам Антуанетты покинула эту землю. С того дня, я знаю, королева часто не смыкала глаз по ночам. От ее матери ей не осталось ничего или осталось совсем немного. Разве только письма, груды писем, которые она беспрестанно читала и перечитывала, даже знала наизусть некоторые отрывки. В Тюильри несколько лет спустя она зачитывала мне по памяти целые страницы.
В течение нескольких месяцев королева потеряла дорогого ей человека, но взамен приобрела другого. Она снова ждала ребенка — надежду всего двора.
Моя талия тоже увеличилась в обхвате. К сожалению, по совсем другим причинам. Самые заядлые мои враги говорили, что меня распирало от высокомерия. Должна признаться, моя талия действительно увеличилась весьма заметным образом. Али-Баба [88] , сдобные булочки, драже, клубника в сахаре, вино Тонер — мысль о том, чтобы отказаться от этих прелестей, вызывала во мне больший ужас, нежели свист гадюки. Когда-то я голодала, так стоит ли мучить себя теперь, когда я богата? Ведь я была богатой и, конечно, немного располнела. Существует ли более жестокое наказание для модистки? Обиды я тщательно скрывала. Скрывать было необходимо все и всегда: вечные сплетни преследуют меня повсюду, даже в собственном доме. То, что у некоторых из моих работниц крепкие зубки… Аде это особенно раздражало, мне же до этого не было никакого дела. Главное, чтобы публично они относились ко мне уважительно и чтобы хорошо работали! Большего от моих стройняшек я и не требовала. Неужели эти мерзавки думали, что жировым складкам и морщинам подвержены только хозяйки?!
Наиболее язвительной из всех была Шарлотта Пико. Я не обращала на нее внимания, но она шла за мной по пятам и уводила большую часть моей клиентуры.
В «Великом Моголе» всем приходилось работать помногу, целыми днями, вечерами допоздна и иногда по воскресеньям. Работы всегда хватало, и в деньгах тоже не было недостатка. Меня уважали и, несомненно, боялись. Мои девочки в большинстве своем были не из робкого десятка, и бутик очень скоро превратился в вольеру с дикими животными. Некоторые покидали мой магазин, чтобы выйти замуж или начать собственный полет. Как и интриганка Шарлотта. Она вбила себе в голову, что должна стать еще одной мадемуазель Бертен. Она была смышленой, очень амбициозной и очень приветливой. Ну что ж, подумала я, попутного ветра. В конце концов, она всего лишь последовала примеру всех девушек, связанных с шитьем. Она задирала голову перед этой язвой виконтессой де Фарс.
— Эта маленькая Пико обладает и умом, и красотой, и знаниями, — твердила она по всему городу. — Ей бы уйти прямо сейчас от Бертен!
Что она и сделала. Только когда я узнала, что она клеветала на меня по всему городу, я думала, что умру от ярости, и от стыда. Она утверждала, что у меня на содержании седеющий мушкетер, уволенный из королевского дома, у которого есть привычка оставлять восемь или десять луидоров за один вечер в «Фараоне». Страсть, повлекшая за собой другую: колотить меня каждый раз, когда я отказывалась платить за его развлечения. Я не буду приводить здесь историю во всех подробностях, но поверьте, никакой истории не было бы, если бы не Пико. Однажды, столкнувшись с ней у апартаментов королевы, я заговорила первой, стремясь высказать все, что у меня накипело. Получился настоящий скандал, повлекший за собой длительный судебный процесс. Я взяла адвоката, Деснос, она взяла другого. Я не присутствовала на процессе, я умела постоять за себя, и королева уверила меня в своей поддержке. Этот процесс стал предостережением всем, кто намеревался объявить мне открытую войну.
С того времени распространились слухи о моей смерти.
Провидение решило сыграть со мной и Пико злую шутку. Великолепное наказание: бутик Шарлотты «Галантная корзина» и мой «Великий Могол» также стали жертвами пожара, уничтожившего Оперу. Казалось, будто в центре Парижа бушует вулкан, изрыгая яростное пламя. Я до сих пор слышу крики и стоны бедных людей, которые пытались спастись, помню нестерпимый жар, едкий запах и странный сноп огня высотой более трехсот футов, поднимавшегося поверх крыш. Я, Аде и Элизабет Вешар, прижавшись к окнам второго этажа, наблюдали за снопом, который переливался всеми цветами радуги. Этот эффект своим возникновением был обязан рисункам, написанным масляной краской, и позолоте лож. Должно быть, так выглядит конец света…
В Париже и Версале только и разговоров было, что о пожаре.
Слух о моем исчезновении докатился и до Марли, и на следующей нашей встрече королева была чрезвычайно взволнованна. Она успокоилась, увидев меня, а я была почти счастлива, видя, как сильно она переживала. Я знала, что она любит меня, но никогда не позволяла себе в этом признаться.
Вскоре после этого город потрясла очередная новость.
В последних числах октября наконец решился вопрос о наследовании короны. Говорили, что Муслин, должно быть, дочь герцога де Куани, а от кого второй ребенок, и вовсе непонятно: от Водроя, от Артуа…
Я вижу наследников в золоте, в бриллиантах. Я помню прическу Релевель королевы, прическу наследницы. Ушедшие в забвение чепцы а-ля Анри IV, а-ля Гертруд с вишнями, а-ля Фанфан, «тайные чувства», «сломанная цепочка», а-ля Колин Мэйлар…
Может быть, в то время появилась косынка, помогающая скрыть правду? Благодаря ей декольте королевы не казалось таким необъятным, каким было на самом деле. Муслин развевался, прикрывая женские прелести. Косынка лгала, но вводила в заблуждение даже самые опытные глаза.
А затем появилось платье-сорочка. Оно произвело такой скандал…
Я освободила ее от всех ненужных принадлежностей. Покончено с китовым усом, с железным каркасом, покончено с инструментами пыток, которые, как считалось, делали талию тоньше, приподнимали грудь и отводили назад плечи. Эти приспособления делали походку механической, а всю фигуру неестественно прямой. А я стремилась к естественности. Я придумала платье-рубаху, простую длинную тунику из шелка или белого муслина, конечно, без «корзины», с очень глубоким декольте и большими складками. Складчатые рукава оживлялись оборкой и лентами. Женщины сразу же приняли новые туалеты, первой была королева. Увы.
Несмотря на рождение наследника, ее популярность уменьшилась. Ее и раньше не сильно любили, а тогда мне показалось, что ее начинают ненавидеть, как и ее безумную расточительность, ее туалеты. Мои туалеты… Вплоть до этой новой рубахи, которую они ставили ей в упрек:
— …скроенная из фламандской ткани…
— …чтобы обогатить Австрию!
Мадам Лебрен завершила свой портрет «en gaulle» [89] , на котором королева была в соломенной шляпе с серо-голубыми лентами и в белом платье в виде рубахи. Она выставила картину в салоне Лувра, но тотчас же забрала обратно. Нужно было спрятать ее и побыстрее. Говорили, что королева позволила изобразить себя в рубахе, как горничная! Некоторые проныры даже подделывали заглавие под рамкой: