Прослушав два первых акта, премьер пришел к выводу, что стоит досмотреть представление до конца. Он хотел было прогуляться по фойе во время антракта — верный Станюлис, во время спектакля сходивший в разведку, шепнул, что в буфет завезли жареные каштаны, которые так любил Петр Аркадьевич, и подают их с медом и взбитыми сливками. «Полакомлюсь! — решил Столыпин. — А то когда еще представится случай. Да и представится ли?..»
В памяти совершенно некстати всплыл текст секретной депеши, полученной референтом буквально накануне отъезда из Петербурга. Там без обиняков сообщалось, что во время киевских торжеств на премьер-министра будет совершено покушение! Узнав о депеше, Станюлис потемнел лицом и предложил патрону сказаться больным и никуда не ездить. Но Столыпин отверг трезвую мысль: работа, что отняла у него несколько месяцев жизни, была завершена и требовала немедленного одобрения императора. Ирония ситуации заключалась в том, что попасть на прием к государю премьер не смог бы, не огласив цели визита. А в этом случае Петр Аркадьевич сильно сомневался, что его допустят пред светлые очи его величества. Так что встреча во время поездки в Киев выглядела как единственный шанс донести свои идеи, свою программу возвышения и возрождения России до императора.
Перед спектаклем Столыпин от относительно надежного человека узнал, что устное разрешение на рандеву с его величеством получено, и что оно состоится 4 сентября, сразу после официального закрытия торжеств в летнем домике императора в Вышгородской пуще, в десяти верстах от Киева и в четырех от самого Вышгорода, облепленного кирпичными заводиками, как барбоска блохами.
Антракт после второго акта традиционно был длинным, минут на двадцать, поэтому публика гуляла по залу и фойе не торопясь, образовывались небольшие кучки что-то возбужденно обсуждающих театралов, кокетничали дамы, ловеласничали молодые кавалеры. Столыпин тоже поднялся со своего места в почетном первом ряду, бросил взгляд на императорскую ложу — государь отсутствовал. По-видимому, Николай Александрович, верный привычке никогда не досиживать спектакли до конца, отправился отдыхать, а Александра Федоровна последовала за супругом. Но в ложе по-прежнему оставались обе прелестные великие княжны — Ольга и Татьяна с фрейлинами. Ольга перехватила взгляд премьера, улыбнулась и послала ему воздушный поцелуй. Татьяна же, проследив за движением сестры, тоже приветливо помахала сложенным веером.
Петр Аркадьевич в ответ слегка склонил голову и направился по проходу направо, сопровождаемый Станюлисом. Однако, не сделав и пяти шагов, Столыпин услышал:
— Ваше высокопревосходительство, умоляю, одну минуту!
Полуобернувшись, премьер увидел спешащего к нему крупного человека, облаченного в строгий черный фрак, белоснежную рубашку с галстуком-бабочкой и штучный жилет.
На его высоком, с залысинами лбу посверкивали мелкие бисеринки пота.
— Хочу засвидетельствовать свое почтение, Петр Аркадьевич, — одышливо произнес человек, останавливаясь и слегка склоняя голову: — Граф Иосиф Альфредович Потоцкий, член Государственной думы от Волынской губернии, почетный член Варшавского научного общества и ярый поклонник вашего плана преобразования сельского хозяйства в империи.
Столыпин вторично, уже с интересом, взглянул на собеседника и крепко пожал ему руку.
Премьер-министр у себя в Колноберже много возился с сельскохозяйственной техникой, совещался и с опытными агрономами, и с крестьянами, стал большим знатоком по части почв и удобрений. Имение было невелико — и то Столыпин положил немало трудов, чтобы сделать его образцовым. А тут выпал случай побеседовать с человеком, который владеет тысячами десятин хорошей земли.
— Рад, что и среди солидных землевладельцев есть понимающие люди, — сказал Столыпин.
Станюлис, чтобы не мешать, отошел в сторону, но глаз с хозяина не спускал.
— Да что ж тут непонятного?! Ведь если действительно провести массовую механизацию зерновых угодий, да правильно обустроить элеваторное хозяйство, потери хлеба при хранении сократятся в разы. Прибыток налицо!
— Эх, Иосиф Альфредович, кабы остальные ваши сотоварищи по землевладению думали так же!..
— Ну, это ведь поправимо, господин премьер-министр? — раздался рядом еще один знакомый голос. К беседующим подошел осанистый барон Фредерикс, министр Двора Его Величества. — Например, можно было бы организовать нечто вроде курса лекций для, так сказать, ликвидации пробелов в теории хозяйствования на селе…
— Вы предлагаете мне начать метать бисер, уважаемый Владимир Борисович? — недовольно приподнял бровь Столыпин. Он недолюбливал барона за самодовольство и поучающую манеру разговора.
— Зачем же так, Петр Аркадьевич? — укоризненно покачал головой Потоцкий. — Смею вас уверить, что среди землевладельцев предостаточно грамотных и интересующихся людей.
— Что-то незаметно, судя по их выступлениям в прессе и Думе!..
— Полноте, господин Столыпин, — снисходительно усмехнулся Фредерикс. — Быть может, это вы не в состоянии донести свои мысли до сознания оппонентов?..
Петр Аркадьевич хотел было ответить министру колкостью, на которые был горазд, но неожиданно заметил быстро шедшего к ним по проходу высокого молодого человека с модной золоченой оправой очков на почти белом лице. Однако не цвет лица удивил премьера, а выражение глаз юноши — взгляд веселого безумца буквально прижал Столыпина к барьеру оркестровой ямы. Молодой человек, как заведенный, широким и ровным шагом приближался к премьеру, одновременно поднимая правую руку. А еще Петр Аркадьевич краем глаза увидел бегущих сразу по двум боковым проходам сотрудников охраны в штатском и Станюлиса — тот, спеша, запутался в оборотах русской речи и в отчаянии что-то закричал по-литовски. Но они были далековато, а спустя долю мгновения всех заслонил собой молодой безумец.
Блеснула вороненая сталь. Вспышки практически не было видно, а звук выстрела почти потонул в гуле голосов, заполнившем огромный зал. Что-то несильно ударило Столыпина в правую, покалеченную в юности на дуэли руку чуть выше локтя и ожгло, будто тонкий раскаленный прут пронзил мышцу. Петр Аркадьевич явственно увидел, как палец безумца лихорадочно дергает спусковой крючок пистолета, а следующего выстрела все нет. «Осечка!» — мелькнула растерянная мысль, и тут же навалилась дикая слабость. Не от боли — ее не было, — но премьер вдруг буквально почувствовал, как страшное напряжение последних дней разом куда-то исчезло, забрав с собой остатки сил. Он сумел лишь сделать короткий шаг и рухнул в ближайшее свободное кресло. Поэтому не видел, как опомнившийся Потоцкий с разворота, по-крестьянски ударил в челюсть незадачливого убийцу, как одновременно его обхватил со спины Станюлис, как подскочили крепкие люди в штатском и поволокли юношу прочь, как началась запоздалая суета с воплями и заламыванием рук, а Станюлис, убедившись, что патрон жив, встал возле него непробиваемой преградой, пока не подоспели дежурившие в театре фельдшер и сестра милосердия.
Носилки с раненым премьер-министром споро пронесли к выходу, погрузили в наглухо закрытую карету с белым крестом на дверцах и повезли под охраной в клинику братьев Маковских на Маловладимирскую улицу.