Он закатывает глаза, и это, по идее, должно обозначать раздражение, но на самом деле интонации его теплеют, когда он заговаривает о своей жене.
— Это ваши дети приезжают? — спрашиваю я.
— Обе дочки, — отвечает он, — со своими мужьями и малышами. Тесновато будет, но ради своих не грех и потесниться, верно?
Йестин прощается со мной, и я смотрю ему вслед, когда квадрацикл уезжает, подскакивая на неровной дороге.
Я закрываю дверь и стою на пороге, оглядывая свой коттедж. Гостиная, которая всего несколько минут назад была такой уютной и приветливой, кажется пустой. Я представляю себе ребенка — моего ребенка! — играющего на ковре перед камином. Я думаю о Еве, о моих племяннике и племяннице, которые живут где-то своей жизнью без меня. Да, я потеряла своего сына, но у меня все равно есть семья, и неважно, что там произошло между нами, сестрами.
В детстве я прекрасно ладила с Евой, несмотря на четыре года разницы. Я смотрела на нее снизу вверх, а она, в свою очередь, заботилась обо мне и, казалось, нисколько не сердилась, когда младшая сестренка таскалась за ней. Мы были совсем разные: я с непокорной темно-рыжей копной на голове, и Ева с ее удивительно прямыми пепельно-каштановыми волосами. Мы обе хорошо учились в школе, но Ева была намного прилежнее меня, поэтому просиживала за учебниками еще долго после того, как я швыряла свои через всю комнату. Зато я больше времени проводила в художественной студии при школе или же на втором этаже нашего гаража — единственном месте, где мама разрешала мне заниматься лепкой и рисованием. Моя привередливая сестра воротила нос от таких занятий и пронзительно верещала, когда я гонялась за ней с расставленными руками, вымазанными в глине и красках. Я как-то назвала ее «леди Ева», и прозвище прилипло к ней, сохранившись даже через много лет, когда мы обе обзавелись своими семьями. Я всегда думала, что оно втайне ей нравилось: мне это было особенно заметно, когда я следила, как она принимает комплименты по поводу прекрасного званого обеда или красивой упаковки подарка.
После того как отец ушел от нас, мы уже не были так близки. Я не простила матери, что она выгнала его, и не понимала, как Ева могла это сделать. Тем не менее я отчаянно скучаю по своей сестре, а сейчас — еще больше, чем когда-либо. Терять пять лет жизни из-за брошенного на ходу замечания — это слишком расточительно.
Я смотрю на свой ноутбук и нахожу в нем фотографии, которые выбрала Бетан. К ним я добавляю еще три, которые хотела бы повесить на стенах своего коттеджа в деревянных рамках из топляка. Все это снимки залива, все сделаны из одного и того же места, однако они совершенно разные. Насыщенно синяя вода и сияющее солнце на первой фотографии сменяются на втором снимке серыми тонами и едва пробивающимся с неба солнечным светом. Третье фото — мое любимое. Сделано оно было в очень ветреную погоду, когда я с большим трудом сохраняла равновесие на вершине скалы и не было даже чаек, которые здесь кружат в небе всегда. Через весь кадр стремительно несутся низкие черные тучи, а море вздымает к ним гребни крутых волн. Залив в тот день буквально кипел, и я, когда работала, чувствовала, как взволнованно бьется сердце в груди.
Я добавляю в карту памяти еще одну фотографию, ту самую, которую сделала в первый день, когда начала заполнять песок пляжа именами из своего прошлого.
Леди Ева.
Я не могу рисковать до такой степени, чтобы сестра узнала, где я нахожусь, зато могу сказать ей, что я жива и здорова. И еще мне очень жаль, что так вышло.
9
— Я иду перекусить в «Гарри», босс. Принести вам что-нибудь?
В дверях кабинета Рея возникла Кейт. На ней были сшитые на заказ серые брюки и свитер в обтяжку, поверх которого она, готовясь выйти на улицу, накинула легкую куртку.
Рей встал и подхватил свою куртку со спинки кресла.
— Я пойду с тобой, мне полезно глотнуть немного свежего воздуха.
Обычно он ел в столовой или у себя за рабочим столом, но ленч с Кейт представлял собой заманчивую перспективу. К тому же на улице выглянуло солнце, а он не отрывал головы от бумаг с восьми утра, когда появился на работе. Он честно заслужил перерыв.
В «Гарри», как всегда, было многолюдно и очередь змейкой тянулась от стойки на тротуар. Это заведение было популярным среди офицеров полиции не только потому, что находилось оно рядом с участком; просто сэндвичи здесь готовили по приемлемым ценам и самое главное — быстро. А для голодного копа нет ничего хуже, если, пока готовится заказанный им ленч, уже нужно бежать на службу.
Они медленно двигались в общей очереди.
— Я могу принести ваш заказ в кабинет, если вы торопитесь, — сказала Кейт, но Рей покачал головой.
— Никакой спешки нет, — ответил он. — Я сейчас составляю планы по операции «Брейк», и мне полезно отвлечься. Давай поедим там, внутри.
— Хорошая идея. А «Брейк» — это что-то, связанное с отмыванием денег, да?
Кейт говорила тихо, помня о людях вокруг, и Рей кивнул.
— Точно. Если хочешь, я потом могу показать этот файл, чтобы у тебя было представление, как там все устроено.
— Классно, спасибо.
Они заказали сэндвичи и уселись на высоких табуретах, поглядывая одним глазом на Гарри, который уже через пару минут поднял над головой два бумажных пакета с их бутербродами. Мимо окна прошли несколько знакомых офицеров в форме, и Рей приветственно помахал им рукой.
— Мы тут как еще одно подтверждение, что «этот ОКР ни черта не делает», — сказал он Кейт с усмешкой.
— Да они и половины о нас не знают, — ответила Кейт, вытаскивая помидор из сэндвича и начиная его жевать. — Я еще никогда так напряженно не работала, как в деле Джейкоба Джордана. И все без толку.
От Рея не ускользнула нотка горечи в ее голосе.
— Все было не напрасно, и ты знаешь это. Однажды кто-то проговорится о том, что сделал, поползет молва, и тогда мы его найдем.
— Не самый лучший подход для полиции.
— Что ты имеешь в виду?
Рей не мог сказать, удивила его эта ее прямота или больше обидела.
Кейт опустила сэндвич.
— Это пассивная политика, а не проактивная. Мы не должны сидеть на месте, дожидаясь, пока информация попадет нам в руки. Мы должны сами шевелиться и искать ее.
Он словно слышал себя самого в бытность констеблем. Или, возможно, что-то подобное говорила ему Мэгс, хотя он не мог припомнить, чтобы она высказывалась так напористо и категорично. Сейчас Кейт уже снова жевала свой бутерброд, но даже это делала с какой-то бескомпромиссной решимостью. Рей про себя усмехнулся. Она говорила то, что думала, без всякой внутренней цензуры или раздумий по поводу того, что говорить и кому. Она еще наведет шороху в их участке, но Рей не видел проблем в такой откровенности. На самом деле он даже считал, что это вносит в работу свежую струю.