Лучшая Даглесс-история из всех, которые с ней случались!
Добравшись до отеля, она принялась метаться по комнате и швыряться вещами. Черт бы побрал всех мужчин, как хороших, так и плохих! Все они способны на одно: разбивать твое сердце снова и снова.
– Вижу, твое настроение не улучшилось, – заметил Николас, появляясь на пороге.
– Мое настроение тебя не касается! – отрезала она. – Меня наняли, и я честно выполняю свои обязанности. Сейчас напишу в Гошоук-Холл и спрошу, когда мы можем взглянуть на бумаги.
Но и Николас постепенно стал распаляться.
– Неприязнь, которую ты питаешь ко мне, не имеет под собой никакого основания.
– Не питаю я к тебе никакой неприязни! – с бешенством выпалила Даглесс. – Наоборот, делаю все возможное, чтобы помочь тебе вернуться к любящей жене и в свое время. Кстати… – Она гордо вскинула голову. – Я тут поняла, что тебе совершенно не обязательно быть здесь. Я сама могу провести расследование. Ты все равно не можешь читать современные книги. Почему бы тебе не отправиться… хотя бы на Французскую Ривьеру или еще куда-нибудь? Я прекрасно справлюсь сама.
– Хочешь, чтобы я уехал? – мягко спросил он.
– Конечно, почему бы нет?! Поезжай в Лондон и развлекайся. Прекрасная возможность встретить всех красавиц этого века.
Николас оцепенел.
– Ты желаешь расстаться со мной?
– Да, да и еще раз да! Без тебя мои расследования пойдут куда быстрее. Ты… ты только мешаешь. Ничего не знаешь о моем мире и ничем не можешь помочь. С трудом одеваешься, никак не можешь отвыкнуть от привычки есть руками, и мне приходится объяснять тебе простейшие вещи. Будет в тысячу раз лучше, если ты оставишь меня в покое.
Она так вцепилась в стул, что костяшки пальцев каким-то чудом не прорвали кожу. Нескрываемая боль, исказившая лицо Николаса, поразила ее в самое сердце. Но он должен уйти! Должен вернуть ей душевный покой!
Боясь унизить себя слезами, Даглесс повернулась и убежала в свою комнатку, где забилась в угол, прижалась к стене и горько заплакала.
Только бы скорее покончить с этим! Отделаться от него, вернуться домой и больше никогда не взглянуть ни на одного мужчину. Больше ей ничего не нужно!
Даглесс упала на кровать, зарылась лицом в подушку и тихо заплакала. Наконец слезы иссякли и ей стало немного легче. Голова прояснилась, а вместе с этим вернулась способность мыслить связно.
Как же глупо она себя вела! Что такого сделал Николас?
Она представила его в темнице, ожидавшего казни за преступления, которых не совершал. Еще мгновение – и он летит в двадцатый век через четыре столетия, преодолев время и расстояние!
Даглесс села и высморкалась. И как прекрасно он вел себя все эти дни! Привык к автомобилям, бумажным деньгам, незнакомому языку, странной еде и… и плаксе, страдающей от предательства возлюбленного.
Да, все это время Николас не жалел ни денег, ни смеха, ни доброты.
И чем ответила она? Взбесилась от злости, потому что четыреста лет назад он посмел жениться на другой женщине!
Стоило взглянуть на все это с другой точки зрения, и ситуация оказалась почти юмористической.
Даглесс посмотрела на дверь. В ее комнате было темно, если не считать лучика света, пробивавшегося из-под двери. Что она наговорила ему! Ужас, кошмар!
Даглесс метнулась к порогу и распахнула дверь.
– Николас, я…
Комната была пуста. Она выглянула в коридор. Никого. Вернувшись в комнату, она увидела на полу записку. Должно быть, Николас подсунул ее под дверь. Даглесс быстро проглядела записку, но ничего не поняла. Неразборчивый почерк. Ни одного знакомого слова. Но хотя Даглесс понятия не имела, о чем здесь говорится, все же, на ее взгляд, это походило на послание беглеца елизаветинской эпохи. Правда, его одежда все еще была в шкафу, как и сумки с остальными вещами.
Следует немедленно найти его и извиниться. Сказать, что ему вовсе не нужно уходить. Что она нуждается в его помощи.
Но в голове звенели те мерзкие, бессердечные слова, которые она наговорила ему за последние два дня. Он умел читать. И прекрасно вел себя за столом. Он…
Проклятие, проклятие, проклятие!
Даглесс слетела с лестницы и выбежала под дождь. Обхватила себя руками, опустила голову и побежала. Ей нужно его найти! Он, вероятно, понятия не имеет о дождевиках и зонтах. Бедняга умрет от воспаления легких! Или дождь так ослепит его, что, переходя улицу, он попадет под автобус. А вдруг – под поезд? Сумеет ли он отличить железнодорожные пути от мостовой? Что, если он самостоятельно попытается сесть в поезд? Он не будет знать, где выйти или как вернуться к ней, если все-таки выйдет на незнакомой станции.
Она помчалась на вокзал, но он был закрыт. Слава богу!
Даглесс откинула с лица холодные мокрые волосы и попыталась рассмотреть циферблат своих часов, но мешали бившие в лицо водяные струи. Кажется, уже начало двенадцатого, значит, она проплакала несколько часов.
Даглесс вздрогнула, представив, сколько всего могло случиться с ним за эти несколько часов.
Поперек сточной канавы лежала тень, и Даглесс побежала туда, боясь, что это Николас лежит там без сознания. Но тень оказалась всего лишь тенью.
Яростно моргая, смахивая с лица дождевые капли, то и дело чихая, она смотрела на темные окна деревни.
Может, он решил пойти пешком? Как далеко может уйти человек за…
Она даже не знала, сколько он отсутствовал. И в каком направлении ушел.
Даглесс побежала в конец улицы. Холодная вода захлестывала икры, пробиралась под юбку. Но нигде не было видно ни огонька. Только завернув за угол, она увидела свет в окне. Паб. Это, должно быть, паб. Она зайдет туда и спросит, не видел ли кто Николаса.
Яркий свет и тепло ударили ей в лицо с такой силой, что в первую минуту она ничего не смогла разглядеть.
Замерзшая, дрожащая, насквозь мокрая, она не двигалась, ожидая, пока привыкнут глаза. И вдруг услышала показавшийся знакомым смех.
Николас!
Даглесс метнулась через затянутый дымом зал.
То, что она увидела, напоминало картину с изображением всех семи смертных грехов. Николас, в расстегнутой до пояса рубашке, с сигарой, зажатой в крепких зубах, сидел за столом, ножки которого, казалось, вот-вот подломятся под тяжестью блюд с едой. С обеих сторон его осаждали смазливые девицы. Щеки и воротничок сорочки были измазаны губной помадой.
– Даглесс! – обрадовался он. – Иди к нам.
Она застыла на месте, чувствуя себя мокрой кошкой: волосы прилипли к голове, одежда – к телу, у ног собралась лужа, в которой могла бы плавать трехмачтовая шхуна.
– Немедленно вставай и иди со мной, – велела она голосом, способным усмирить любого малолетнего проказника.