Немного погодя дверь открылась, и вошли два лакея, тащивших большую, глубокую деревянную лохань. На них были ярко-красные облегающие куртки, штаны-буфы, как у Николаса, и черные вязаные чулки. У обоих были сильные мускулистые ноги.
«Ничего не скажешь, есть в елизаветинском времени и свои достоинства», – подумала Даглесс, втайне восхищаясь ногами лакеев.
Вслед за мужчинами появились четыре женщины с ведрами горячей воды. Эти были обряжены в простые длинные шерстяные юбки, тесные корсажи и маленькие чепцы. Лица двух были изборождены оспенными ямками.
Когда лохань наполнилась, Даглесс принялась раздеваться. Гонория было подошла, чтобы помочь, но тут же, широко раскрыв глаза, отступила, увидев, что Даглесс не нуждается в помощи. В иных обстоятельствах Даглесс вспомнила бы о скромности, но не сейчас, когда чувствовала, что буквально заросла грязью. Раздевшись до лифчика и трусиков, она заметила, что Гонория от изумления потеряла дар речи. Даглесс протянула руку:
– Привет, я Даглесс Монтгомери.
Гонория, похоже, окончательно растерялась, поэтому Даглесс взяла ее руку и сжала:
– Значит, мы будем жить вместе!
Гонория смерила Даглесс озадаченным взглядом.
– Леди Маргарет приказала, чтобы вы оставались со мной, – кивнула она. У нее оказался тихий, приятный голос, и Даглесс вдруг увидела, что Гонория совсем молода: не больше двадцати одного – двадцати двух лет.
Даглесс сняла белье и ступила в лохань. Гонория, не скрывая любопытства, принялась разглядывать каждый предмет.
Даглесс взяла мыло, оставленное служанкой, но оно оказалось словно вырезанным из куска лавы и мылилось не лучше камня.
– Вы не подадите мне сумку? – попросила она Гонорию. Та, подозрительно потрогав нейлон, из которого была сшита сумка, поставила ее на пол рядом с Даглесс и стала смотреть, как та тянет за язычок молнии. Порывшись в сумке, Даглесс вытащила брусочек мыла – она всегда оставляла себе красивые брусочки душистого мыла, которые выдавались в отелях, – и принялась намыливаться.
Гонория с раскрытым ртом наблюдала, как моется Даглесс.
– Вы расскажете мне об этом доме? – спросила та. – Кто здесь живет? Кит здоров? Николас действительно помолвлен с Леттис? Джон Уилфред тоже служит здесь? И как насчет Арабеллы Сидни?
Гонория села и попыталась ответить на вопросы, но то и дело отвлекалась, явно завидуя Даглесс, имевшей столь великолепное мыло и странную жидкость, которой так легко мыть волосы.
Судя по словам Гонории, Даглесс перенесли в прошлое так рано, что пока состоялась только помолвка Николаса. Он еще не успел выставить себя последним глупцом, овладев Арабеллой на столе, а Джон Уилфред был настолько незначительной личностью, что Гонория даже не слышала этого имени. Она с охотой излагала Даглесс все факты, но воздерживалась высказывать свое мнение и наотрез отказывалась сплетничать.
Когда Даглесс вышла из воды, Гонория вручила ей грубое, колючее льняное полотенце. Даглесс кое-как вытерлась и расчесалась, и Гонория принялась помогать ей одеваться. Сначала она натянула на Даглесс длинную, похожую на ночную, сорочку, совсем простую, но из тонкого полотна.
– Как насчет трусиков? – осведомилась Даглесс.
Гонория непонимающе вскинула брови.
– Трусики. Не понимаете?
Даглесс повертела перед ней розовые кружевные трусики, но Гонория пожала плечами.
– Под камизу мы ничего не надеваем, – пояснила она.
– Господи! – ахнула Даглесс. Кто бы мог подумать, что трусики изобрели лишь недавно?! – А вот в Риме… – пробормотала она, отшвырнув трусики.
К следующему предмету одежды Даглесс готова не была. Гонория подняла корсет. Раньше Даглесс видела такие только в исторических фильмах вроде «Унесенных ветром», когда мамушка затягивала шнуровку на Скарлетт, но этот корсет был…
– Сталь? – прошептала Даглесс, поднося корсет к глазам.
Дорогой шелк действительно скрывал тонкие стальные полоски, и поскольку корсет был не новым, ржавчина проступала сквозь ткань. Когда Гонории удалось засунуть Даглесс в корсет, та поняла, что сейчас упадет в обморок. Грудная клетка не могла расправиться, зато талия стала на три дюйма тоньше, чем обычно, а груди расплющились.
Обессиленная, Даглесс прислонилась к кроватному столбику.
– Подумать только, я еще жаловалась на неудобные колготки, – выдавила она. Но Гонория неумолимо продолжала натягивать на нее широкую льняную блузу с длинными рукавами, вышитыми, как и сборчатый воротник, шелковой черной нитью.
На талию повязали нечто вроде фартука на проволочном каркасе, имевшем форму колокола.
– Фижмы, – пояснила Гонория, удивляясь, что Даглесс не знает такого простого факта.
– Становится тяжеловато. Это все? Или будет что-то еще? – пропыхтела Даглесс.
Вместо ответа Гонория надела на нее юбку из тонкой шерсти, поверх которой легла еще одна, из изумрудно-зеленой тафты. Даглесс немного приободрилась. Тафта шуршала при каждом движении, и ткань была изумительной.
Но ее испытания на этом не кончились. Гонория подняла платье из парчи цвета ржавчины с узором из огромных стилизованных черных цветов. В платье оказалось не так-то легко влезть. На плечах Даглесс красовалась прихотливая паутина из шелковых шнурков с жемчужинами на каждом пересечении. Перед корсажа застегивался на крючки с петлями, достаточно крепкими, чтобы удержать танк. Застежка прикрывалась вышитой лентой. Платье было без рукавов. Оказалось, что они надеваются отдельно, поверх рукавов полотняной блузы. Широкие и пышные на плечах, они постепенно сужались к запястью и были сшиты не из цельных кусков ткани, а из подрубленных полосок изумрудной тафты, соединенных множеством золотых квадратиков. В центре каждого тоже красовалась жемчужинка.
Даглесс осторожно касалась маленьких белых зернышек, пока Гонория поспешно, но ловко орудовала чем-то вроде длинной шляпной булавки, вытягивая в разрезы рукавов белое полотно блузы.
Процесс облачения Даглесс в новые одежды занял у Гонории примерно полтора часа, но на этом дело не закончилось.
Настал черед драгоценностей. Пояс из золотых звеньев с грубо отшлифованными квадратными изумрудами обвил заметно похудевшую талию Даглесс. За поясом последовали заколотая на корсаже эмалевая с жемчугом брошь и две золотые цепочки, отходившие от броши и закрепленные под мышками. Далее Гонория взяла воротник, представлявший собой обвисшую полотняную оборку и завязывавшийся сзади. Позже Даглесс поняла, что уже в 1564 году брыжи Николаса были жесткими от желтого крахмала, но сейчас, всего на четыре года раньше, никто и не слыхивал о таком чуде.
Чтобы скрыть место, где оборка соединялась с платьем, Гонория добавила нечто похожее на ошейник из квадратных золотых звеньев.
– Теперь можете сесть, – мягко велела она.
Даглесс попыталась сделать шаг, но, поскольку одежда весила не менее сорока, а может, и больше фунтов, а корсет на стальных пластинах не давал дышать, ходьба казалась почти невозможным делом.