Николас встал, не дав Даглесс докончить, и угрожающе навис над ней:
– Ты пришла ко мне из постели брата?
Даглесс, задохнувшись от гнева, отступила, развернулась и ударила его по лицу. Он схватил ее, прижал к себе и закрыл рот поцелуем, неласковым, рассерженным, почти яростным.
Но Даглесс не собиралась позволять целовать себя насильно. И поэтому стала колотить в его грудь кулачками. Но он и не думал отпускать ее. Одна рука легла на ее затылок, не давая ей отстраниться, другая скользнула к пояснице. Теперь Даглесс прижималась к нему всем телом и, когда его губы снова завладели ее ртом, перестала сопротивляться. Это был Николас, тот Николас, которого она полюбила, человек, с которым не смогло ее разлучить даже время. Она самозабвенно обхватила его шею, приоткрыла губы и стала целовать, чувствуя, как тает в объятиях любимого. Ноги, ослабев, подкосились.
Он покрывал поцелуями ее шею.
– Колин, – шептала она, – мой возлюбленный Колин…
Николас чуть отстранился и озадаченно уставился на нее. Даглесс легонько коснулась его висков, провела кончиками пальцев по щекам.
– Я думала, что потеряла тебя… И никогда не увижу снова…
– Но ты можешь видеть меня сколько хочешь, – улыбнулся он и, подхватив ее на руки, понес к постели. Уложил на перину, лег рядом, и Даглесс закрыла глаза, когда его рука проникла под халат, погладила бедро, приподняла подол сорочки. Он прикусил мочку ее уха, провел языком по чувствительному местечку на шее и принялся развязывать ленты у выреза сорочки.
Наконец его большой палец обвел вершинку груди.
– Кто прислал тебя ко мне? – тихо спросил он, обдавая ее жарким дыханием.
– М-м… – пробормотала Даглесс, – полагаю, Бог.
– Как зовут того бога, которому ты поклоняешься? – допытывался он, кладя на нее ногу.
Даглесс прерывисто вздохнула.
– Господь. Иегова. Аллах. Какая разница?
– И какой человек поклоняется этому богу?
До Даглесс постепенно стал доходить смысл допроса.
– Человек? Бог? О чем ты?
Николас сжал ее грудь.
– Что за человек прислал тебя ко мне в дом?
Теперь она понимала, почему он вдруг стал ее ласкать.
Едва удерживаясь от слез, она отстранилась, села и завязала сорочку и халат.
– Ясно, – выговорила она, стараясь не дать волю гневу. – Именно таким способом ты всегда добиваешься от женщин всего, что пожелаешь, верно? В Торнуике тебе было достаточно поцеловать мне руку, и я тут же соглашалась на все. Так теперь ты решил, что я задумала неладное и стоит меня обольстить, как я тут же размякну и во всем признаюсь?
Даглесс буквально слетела с кровати и обожгла его разъяренным взглядом. Но Николас продолжал лежать, вовсе не расстроенный разоблачением.
– Позволь мне кое-что высказать, Николас Стаффорд: ты не тот человек, за которого я тебя принимала. Тот Николас, которого я знала, превыше всего ставил честь и справедливость. Тебе же важнее всего количество женщин, которых удалось затащить в постель.
Даглесс гордо выпрямилась и судорожно втянула в себя воздух.
– Ладно, я скажу тебе, кто послал меня и почему я здесь. Я из будущего. Точнее, из двадцатого века, и ты пришел ко мне. Мы провели вместе несколько чудесных дней.
Николас, разинув рот, долго молчал, а когда попытался что-то сказать, Даглесс повелительно подняла руку:
– Выслушай меня. Когда ты явился, в твоем времени был сентябрь 1564 года. Прошло четыре года, начиная от сегодняшнего дня, и ты сидел в тюрьме, ожидая казни за государственную измену.
Глаза Николаса весело заблестели. Скатившись с кровати, он вскочил и взялся за кружку.
– Теперь вижу, почему матушка велела тебе развлечь ее. Расскажи еще. Какую же измену я совершил?
Даглесс стиснула кулаки. Трудно испытывать теплые чувства к человеку, который презрительно усмехается тебе в лицо.
– Никакую. Ты был невиновен.
– Ах да, – покровительственно кивнул он. – Я так и знал.
– Ты собирал войско, чтобы защитить свои валлийские владения, но в спешке забыл спросить разрешения у королевы. Кто-то донес ей, что ты с помощью этого войска хотел лишить ее трона.
Николас, очевидно, растерялся так, что не смог вымолвить слова.
– Умоляю, поведай, кто меня оклеветал, тем более что, не владея этими землями, я не смог бы собрать войска, чтобы их оборонять, – выдавил он после долгого молчания.
Даглесс так обозлилась, что решила уйти. К чему трудиться спасать его? Пусть в истории он останется мотом и распутником. Да он и был мотом и распутником.
– Это были твои земли и твое войско, потому что Кит к этому времени уже был мертв, а Роберт Сидни и твоя возлюбленная Леттис оболгали тебя перед королевой.
Глаза Николаса блеснули холодной яростью. Даглесс невольно отступила.
– Ты проникла в этот дом, чтобы угрожать жизни моего брата?! Замыслила околдовать меня, в надежде, что я возьму тебя в жены и сделаю графиней? Неужели ты ни перед чем не остановишься? Даже очернишь мою нареченную и лучшего друга, чтобы добиться цели?!
Теперь Даглесс по-настоящему испугалась.
– Я не могу выйти за тебя, потому что не принадлежу твоему времени. И уж конечно, не лягу с тобой в постель, потому что в этом случае, скорее всего, мгновенно исчезну, и тогда уж точно ничего не изменится. А кроме того, я вовсе не желаю выходить за тебя. Да, я вернулась в прошлое, чтобы предостеречь тебя, и это все. Возможно, мне повезет и в ближайшие дни я исчезну. Очень на это надеюсь. И, честно говоря, лучше бы никогда тебя больше не видеть.
Она схватилась за дверную ручку, но Николас ухитрился захлопнуть дверь и не дал ей уйти.
– Я стану следить за тобой. Если брат пожалуется, что у него хотя бы кольнуло в боку, я буду знать, кто этому причиной, и ты заплатишь!
– Я оставила свою куклу-вуду в самолете. А теперь выпусти меня, или я закричу.
– Берегись меня, женщина.
– Я прекрасно тебя поняла, но поскольку никогда не была ведьмой, то и бояться нечего, верно? А теперь открой дверь, и я уйду.
Он отступил, и Даглесс, высоко подняв голову, удалилась. И, уже подходя к спальне, которую делила с Гонорией, горько расплакалась. Даглесс думала, что потеряла Николаса, когда тот вернулся в шестнадцатый век. Как же горько она ошибалась! Настоящая потеря оказалась куда более бесповоротной. Выяснилось, что он даже не тот человек, которого она знала и любила всего несколько дней назад.
Она отправилась в зал приемов и свернулась клубочком на скамье-подоконнике. Стекла, вставленные в маленькие восьмиугольные переплеты, были толстыми и волнистыми, но Даглесс и не собиралась смотреть в окно. Сколько еще она будет терять любимых мужчин? Неужели Николас, явившийся на ее зов в двадцатом веке, тот человек, который только что ее целовал? Если не считать внешности, эти двое не имели ничего общего.