Сейчас она даже не могла вспомнить, почему позволяла ему вытирать об себя ноги.
– Так ты хочешь услышать эту историю или нет? – буркнула она.
– Хочу, причем всю, – кивнул Николас, устраиваясь поудобнее.
Наконец, ответив на множество вопросов о жизни с Робертом, она смогла продолжить рассказ. Поведала о том, как плакала на его могиле и внезапно он возник у нее за спиной, а она не поверила ни одному его слову. Рассказала, как он едва не попал под автобус и она еле успела его оттащить.
После этого повествование снова застопорилось, поскольку Николас принялся задавать вопросы. Оказалось, он видел ее во сне на двухколесном велосипеде и теперь требовал объяснить, что это такое. Потом захотел узнать все об автобусах. Когда она упомянула, что звонила сестре, он стал немедленно допытываться, как работает телефон. Даглесс не могла описать все, что он хотел знать, поэтому снова слезла с кровати и достала сумку. Вынула журналы и принялась искать снимки, после чего надежды на то, что она сумеет досказать все необходимое, окончательно развеялись.
К Николасу более всего подходила поговорка елизаветинского времени «Лучше нерожденный, чем неученый». Его любопытство было поистине ненасытным. Он задавал вопросы быстрее, чем Даглесс успевала на них ответить.
Не сумев найти подходящий снимок, она вынула свой блокнот, цветные фломастеры и принялась рисовать. Блокнот и фломастеры вызвали новый поток вопросов.
Постепенно Даглесс начала раздражаться, поскольку никак не могла продолжить свой рассказ, но в конце концов поняла: теперь, когда он ей поверил, у нее полно времени, чтобы открыть Николасу все, что он захочет узнать.
– Понимаешь, – пробормотала она, – когда я впервые увидела Торнуик-Касл, левая башня выглядела иначе, чем на твоем рисунке. И где эти изогнутые окна?
– Изогнутые окна?
– Что-то в этом роде.
Даглесс попыталась нарисовать, но у нее не слишком хорошо получалось.
Николас отобрал у нее фломастер и, повернувшись на бок, несколькими штрихами набросал прекрасный рисунок окна с соблюдением всех законов перспективы.
– Такие?
– Точно такие. Мы сняли одну из комнат в Торнуик-Касл, и из окон открывался вид на сад. Рядом находится церковь, и в путеводителе сказано, что раньше от нее до дома тянулся деревянный тротуар.
Николас откинулся на подушки и снова стал рисовать.
– Я никому не говорил о своих планах, но ты утверждаешь, что половина замка была уже выстроена до того, как… меня…
– Верно. Все верно. После смерти Кита ты стал графом. И мог делать все, что пожелаешь. Но думаю, сейчас ты вполне можешь прийти к нему и попросить разрешения выстроить Торнуик.
– Я не архитектор, – буркнул Николас, глядя на рисунок. – Если Киту понадобится новый дом, он кого-нибудь наймет.
– Наймет?! Но зачем? Ты и сам вполне способен создать прекрасное сооружение. Это изумительные рисунки, и я видела Торнуик-Касл собственными глазами, чтобы с полным правом сказать: это настоящий шедевр.
– Следовательно, я должен стать ремесленником? – бросил он, надменно вскинув брови.
– Николас, – сурово заявила Даглесс – поверь, в твоем веке мне многое нравится, но ваша классовая система и законы, по-моему, просто возмутительны. В моем веке трудятся все. Пойми, у нас считается постыдным быть богатым бездельником. В Англии работают даже члены королевской семьи. Принцесса Диана летает по всему миру, собирая деньги на благотворительные цели. А старшая дочь королевы… я устаю, уже читая распорядок ее дня. Принц Эндрю занимается фотографией, принцесса Мишель пишет книги, принц Чарлз пытается не дать Англии стать похожей на офисный комплекс в Далласе и…
– Это не такой уж редкий случай, – хмыкнул Николас, – когда члены королевской семьи трудятся. Думаешь, наша прелестная молодая королева сидит без дела?
И тут Даглесс неожиданно вспомнила, что одной из причин, по которым Николаса казнили, были опасения кое-кого из придворных, что он может явиться ко двору и обольстить юную королеву Елизавету.
– Николас, надеюсь, ты не подумываешь явиться ко двору? Ты же не желаешь получить придворную должность и угождать королеве?
– Придворную должность?! – ужаснулся Николас. – Да что ты знаешь о женщине, которая именуется нашей королевой? Многие считают, что истинная королева – Мария Шотландская и Стаффорды должны объединить свои силы с ее сторонниками, чтобы помочь возвести Стюартов на трон Англии.
– Не делай этого! Поверь мне – это путь к гибели. Не ставь свои деньги ни на кого, кроме Елизаветы! – вскрикнула Даглесс, гадая про себя, уж не старается ли она изменить историю. Если Стаффорды встанут на сторону Марии Стюарт, кто знает, может, ей и удастся захватить трон. Но если Елизавета не останется королевой, наступит ли тот момент, когда Англия будет считаться первой державой мира и царить на морях? Но если Англия не пошлет в Америку первых поселенцев, будет ли там государственным языком английский? – Тяжко, – пробормотала она, пародируя своего молодого кузена.
– За кого выйдет Елизавета? – неожиданно спросил Николас. – Кого посадит с собой на трон?
– Никого, и не начинай все снова, потому что мы уже спорили на эту тему. Елизавета останется королевой-девственницей, и времена ее правления станут одними из самых благодатных для страны. Она сумеет сделать то, что не удавалось многим королям-мужчинам. А теперь, может, позволишь мне докончить рассказ или будешь упрямо твердить, что всего случившегося на самом деле не было и быть не могло?
– Пока что я усвоил одно: ты отдалась мужчине, не позаботившись о церемонии венчания, поэтому я и явился спасти тебя. Да, продолжай, пожалуйста.
– Нет, все было не совсем так, но…
Осекшись, она уставилась на него. Он действительно ее спас. Возник в старой церкви, рыцарь в сверкающих доспехах, увел от мужчины, который ее не любил, и показал истинную любовь, которая дает и берет на равных. С Николасом она могла быть собой. Ей никогда не приходилось думать, как угодить ему, все происходило самым естественным образом, потому что она нравилась ему всякая. Взрослея, Даглесс из кожи вон лезла, чтобы стать таким же совершенством, как старшие сестры. Но каждый раз оказывалось, что преподаватели у нее и сестер были одни и те же и Даглесс не выдерживала никакого сравнения с умными, красивыми, безупречными отпрысками семейства Монтгомери. В отличие от сестер она на уроках думала о чем угодно, только не об учебе, и отнюдь не преуспевала в спорте. У сестер было великое множество друзей, но Даглесс, по природе несколько застенчивая, всегда чувствовала себя чужачкой и посторонней.
Только родители никогда не сравнивали ее с сестрами. И казалось, никогда не замечали, что все награды за победу в теннисных матчах, конных состязаниях, бейсболе, все медали за правильность произношения слов по буквам, все почетные ленты за лучшие научные работы принадлежат старшим дочерям. Правда, Даглесс однажды получила желтую ленту за третье место: церковь устраивала конкурс на лучший яблочный пирог, – и отец с гордостью повесил ее рядом с голубыми и пурпурными лентами старших дочерей, за первые и вторые места. Но желтый цвет на фоне этих достижений смотрелся так странно и Даглесс так стыдилась, что потихоньку сняла ленту.