– Под окнами моей комнаты? – испугалась Фрэн. – Почему моей? Да что происходит?
– Боюсь, юная леди, вам грозит опасность, – ответил Коки, глядя на нее из-под насупленных бровей. – Но вы не волнуйтесь, мы будем вас охранять.
Леди Харт тяжело опустилась на край кровати.
– Коки, скажите же, в чем дело! Не заставляйте нас мучиться неизвестностью. Что за опасность грозит Фрэн?
Инспектор, не поднимая глаз, вытащил жестянку с табаком и листок бумаги и принялся вертеть очередную самокрутку. Потемневшие от никотина пальцы дрожали.
Наконец он сказал:
– Час назад мне позвонили отсюда, из Пиджинсфорд-хауса. Женский голос проговорил: «Следующая – Фрэнсис».
– Женский голос? Что за женщина? – закричала Фрэн.
– Сказала, что она убийца, – ответил инспектор, закуривая.
В дверь заглянул еще один полицейский.
– Вызывали?
– Да, Трут. Вы здесь дежурили после того, как я ушел?
– Так точно!
– Кто чем занимался из присутствующих в одиннадцать вечера?
– В одиннадцать, сэр? Леди и джентльмены сидели в гостиной, а слуги – на кухне.
– Все слуги?
– Да, сэр. Не считая садовников, те в деревне живут. Остальные все были здесь, кроме только мистера Бунзена, сэр. Я ему дверь открыл пару минут назад. Он в Тенфолд ездил.
– Да-да, у него было разрешение. Остальные, значит, были все вместе?
– Так точно! Одна девушка, сэр, горничная, как раз вернулась из Пиджинсфорд-коттеджа, она с тамошней служанкой сидела. Вот никто и не ложился, хотели новости послушать… Я видел, как мистер Пенрок пошел провожать мисс Ле Мэй до дому, но не знал, что горничная с ним вернется, а она говорила, что вроде как побаивается одна идти, поэтому около одиннадцати, как мистер Пенрок пошел в гостиную, я пристроился поближе к черному ходу. Хотел глянуть, благополучно ли девушка добралась. Полчаса, наверное, там проторчал. За это время никто из кухни не выходил.
– Вы уверены?
– Уверен, сэр. Они там разговорились за чашкой кофе, и я подумал – может, услышу что интересное. Ни на шаг не отходил, пока они спать не отправились. Тогда я сделал обход дома. Проверил, все ли заперто…
– Да-да, это уже не так существенно. А скажите, мистер Пенрок, где в этом доме установлены телефоны?
– Один в холле, это главный. И два дополнительных – один в библиотеке, один в комнате прислуги.
– Тот у меня все время на глазах был, сэр, – вставил констебль.
– Мистер Пенрок, а где вы и ваши гости находились от одиннадцати часов до четверти двенадцатого сегодня вечером… то есть уже вчера? – поправился Коки, доставая из кармана часы.
– Мы все были в гостиной, – с явным облегчением ответил Пенрок.
– Все?!
– Да, именно так. Вот они четверо играли в карты, леди Харт писала письма, а я стоял рядом с ними и разговаривал. Это было в самом начале двенадцатого.
Коки носком ботинка включил электрокамин.
– Гм. Вы точно уверены насчет времени?
Пенрок задумался, и тут в разговор вступил Генри:
– Ну как же, вы разве не помните? Вы сказали, что уже одиннадцать и вы пойдете спать. Я еще посмотрел на часы, было одна-две минуты двенадцатого.
– А часы идут точно?
– Да, они из этих, электрических.
– Гм, – повторил Коки.
Вид у него был не слишком радостный.
– И вы, мистер Пенрок, действительно легли спать?
– Да. Мы еще минуты две-три поговорили…
– Уточните, пожалуйста, что значит «две-три» минуты? Две? Или три? А может, четыре или пять?
– Может, и две, а может, и пять. Честно, не могу точнее вспомнить. После того как посмотрел на часы, я несколько минут стоял и разговаривал, а затем пожелал всем спокойной ночи и ушел к себе.
– Что было потом? – спросил Кокрилл, обращаясь к остальным.
Леди Харт пересела с кровати в кресло.
– Я сидела за бюро и писала письма. Примерно в половине двенадцатого или чуть позже – и пожалуйста, не начинайте снова цепляться, я понятия не имею, сколько точно было времени, – я закончила письмо, попросила Генри и Джеймса передать его в холл, где складывают всю почту, и подсела к детям, посмотреть на игру. Знаете баккара, инспектор? В эту игру можно играть хоть два-три дня… Или четыре, или пять. Генри выигрывал, потом снова начал проигрывать, и я им сказала, что конца этому не будет, лучше бросить и спать идти. Прошлая ночь была такая ужасная, надо хоть сегодня выспаться и постараться забыть о плохом. Жизнь ведь не стоит на месте, даже когда случаются загадочные убийства. Все идет своим чередом – надо есть, и спать, и делать повседневные дела, больше-то ничего не остается. Только в голове все время помнишь, и это очень тяжело. Я думаю, потому они и сели играть.
– Бабушка, тебе бы в газете отвечать на душещипательные письма читателей, – нежно улыбнулась Фрэн.
– А который час? – вдруг спросил Генри.
– Уже больше полуночи, – ответил Кокрилл. – Я приехал, как только смог, но до Торрингтона пятнадцать миль, а из-за затемнения на наших сельских дорогах черт ногу сломит. Да тут еще и снег. Во всяком случае, мы успели. – Он улыбнулся Фрэн. – Ни о чем не беспокойтесь, дорогая, теперь вы в безопасности.
Инспектор снова вытащил жестянку с табаком.
– Что касается этого телефонного звонка – тут настоящая загадка. – Он внезапно обернулся к Пенроку: – Скажите-ка что-нибудь женским голосом. Скажите: «Я звоню из Пиджинсфорд-хауса»!
Пенрок открыл рот и снова закрыл, с довольно глупым видом.
– Господи боже, инспектор! Я не могу.
Он попробовал еще раз и снова не сумел издать ни звука.
– Не получается! – засмеялся Пенрок.
– Давайте-давайте! – сердито буркнул Коки, закуривая новую сигарету от предыдущей. – Мы здесь убийство расследуем. Не время стесняться! Постарайтесь что-нибудь произнести, более или менее женским голосом.
С Пенроком очень давно никто не разговаривал таким тоном. На мгновение в зеленовато-синих глазах вспыхнул гнев, но Пенрок уже сообразил, к чему клонит Кокрилл, и, раскрыв снова рот, смешно пропищал:
– «Я звоню из Пиджинсфорд-хауса»… – и тут не выдержал, засмеялся. – Ох, простите, инспектор!
– Не надо так громко, – сказал Кокрилл все тем же резким тоном. – Постарайтесь изобразить женский голос, который говорит совсем тихо. Давайте, еще разок!
Пенрок попробовал.
– Мистер Голд, теперь вы, – скомандовал Коки, не обращая более внимания на Пенрока.
Генри подошел к делу с тем же азартом, с каким брался за любое занятие. И хотя в глазах плясали смешинки, он проговорил очень серьезно и тихо: