Евпатий оторопело посмотрел на князя и вновь настойчиво повторил:
– Так как с уговором мирным быть? Негоже как-то выходит.
– Гоже, – поправил его Константин. – Выйдет все гоже. Во-первых, к нам истинные хозяева приехали. Чья земля, тот ею и распоряжается. К тому же есть у меня одна мыслишка. Думаю, что не мы тот уговор нарушим, а крестоносцы. Они на нас первыми нападут. Но об этом потом. Завтра мы дадим свое согласие, и тут же надо будет начинать подготовку, пока есть кому для нас на бумаге начертить все реки и леса, указать все замки немецкие и сообщить, сколько людей в каждом из них. Словом, дел предстоит изрядно.
Во время второй встречи все случилось именно так, как безошибочно предсказал Константин. Выступив вперед, старый Анно со вздохом произнес:
– Когда наших людей в роще осадили враги, они кричали: «Таареми та!», [92] но никто не спустился с небес, чтобы помочь своим сынам. Видать, наши боги стары и не могут устоять перед новыми, как мне ни больно это говорить. Однако и ты, княже, должен дать свое крепкое слово, что мы, как в старину, сможем ходить с нашим Пекко [93] по полям во время сева, что ты не будешь травить собаками наших тоорумеесов, [94] будто они дикие звери, что ты не тронешь священные места, где мы приносим жертвы Калевиноэгу. [95]
– Клянусь, – негромко произнес Константин.
– И еще одно. Одни боги не должны мешать другим богам, вот почему нам хотелось бы услышать от тебя обещание не ставить свои святилища на заповедных местах, где живут наши духи.
– И в этом клянусь, – подтвердил Константин.
В остальных вопросах особых проблем тоже не возникло, так что бумаги вскоре были составлены и еще раз зачитаны вслух. Вместо подписи каждый из старейшин должен был приложить к ней свой палец.
Первым к столу, где незаменимый Пимен уже держал наготове тряпицу, обильно смоченную чернилами, подошел кунигас семигаллов Вестгард. Гордый старейшина скептически посмотрел на тряпочку, услужливо протянутую ему монахом, насмешливо хмыкнул и отрицательно покачал головой:
– Сегодня мы себя и весь народ свой тебе передаем, княже. Для такого случая не чернила надобны.
Никто не успел даже опомниться, как он выхватил из-за пояса старый кремневый нож и с маху полоснул себя по подушечке большого пальца.
Глядя на обильно выступившую кровь, он удовлетворенно заметил:
– Вот теперь дело. Отныне и навеки, до тех пор, пока ты будешь верен своему слову, наша кровь принадлежит тебе, князь Константин Володимерович. Бери и владей.
И Вестгард с маху придавил окровавленный палец к желтоватому листу пергамента, оставляя на нем четкий кровавый отпечаток капиллярных линий, посреди которых высветился легкий шрамик, похожий на латинскую букву «V».
«Хорошее предзнаменование, если вспомнить что с нее слово „победа“ начинается», – подумал Константин.
Почин был сделан, и каждый следующий из старейшин без колебаний располосовывал свой палец, украшая договорную грамоту нерушимыми печатями.
– Бери и владей, – повторяли они сурово.
Когда от стола отошел последний участник посольства, бледный Пимен облегченно вздохнул, протянул князю тряпицу, затем, спохватившись, заменил ее на гусиное перо.
Константин задумчиво повертел его в руках и вернул обратно монаху.
– И впрямь такой договор негоже чем-то иным подписывать, – громко заметил он и повернулся к стоящему поодаль Вестгарду.
Глаза старейшины семигаллов одобрительно блеснули, и он тут же вложил нож в руку князя.
«Вот только заражения крови мне не хватает для полного счастья, – усмехнулся Константин – Ну да ладно. Раз уж взялся…»
Он легонько провел пальцем по кремню, желая проверить, хороша ли заточка, и с удивлением обнаружил, что дело уже сделано и из широкого пореза нетерпеливо выглянули первые алые капли.
– Ну ничего себе, – пробормотал под нос и, с силой вдавливая окровавленную подушечку пальца в небольшой пустующий участок пергамента, решительно произнес:
– Беру!
И вновь совершенно неуместная мысль пришла ему в голову: «А ведь в этот момент в дебильной голливудской пародии на исторический фильм раздались бы громкие аплодисменты. Да-а. На самом деле, если бы сейчас кто-нибудь захлопал в ладоши, все остальные посмотрели бы на него, как на… Короче, нехорошо бы посмотрели. И чего это мне всякая ерунда в такие исторические моменты в голову лезет?» – удивился он и широким жестом пригласил всех в соседнюю гридницу, где длинный стол уже ломился от обилия яств и напитков.
Гости пили немного, зато вопросов задавали изрядно. Среди них из уст старого Анно прозвучал и тот самый, который задал еще накануне боярин Коловрат:
– Слыхал я, княже, что у тебя с епископом тоже уговор подписан. Ныне же вот еще и с нами. Оно бы все ничего, да разные они. Дабы один выполнить, надобно другой нарушить.
Старик уставился на Константина своими блекло-голубыми глазами, выгоревшими от долгой жизни, ожидая, что тот ответит.
Понять его тревогу и опасение было можно. Вопрос не в том, какой договор князь будет выполнять. Тут-то как раз все ясно. Плохо то, что один из них он все-таки порвет, и не так важно даже, какой именно. Сегодня он обманет твоего врага, а завтра?
Старики – не молодые. Как ни парадоксально звучит, но чем меньше остается человеку жить, тем больше он стремится заглянуть вперед, увидеть, что там вырисовывается.
А может, и нет в этом никакого парадокса? Человеку в годах и самому в скором времени предстоит дальняя дорога. Очень дальняя. В неведомое. Тут есть смысл подвести итоги, прикинуть, что ты оставишь людям и не помянут ли они тебя худым словом за то, что ты для них сотворил. И как знать, чем та злая речь откликнется на тебе, уже ушедшем.
Константин неторопливо отставил кубок с медом в сторону и почти дословно повторил сказанное Евпатию:
– Я свое слово завсегда держу, кому бы его ни дал. Однако ведомо мне, что рижский епископ сам его первым нарушит и моей вины в том не будет.
Лукавил, конечно, князь, говоря это. Так, самую малость, но грешил против истины. Просто так, ни с того ни с сего, да еще до прибытия подкрепления из Германии, Альберт нипочем не станет атаковать первым. Нужен был толчок, заманчивая сладкая морковка, которую иногда вывешивают на шесте перед мордой упрямого осла. Тот тянется к ней, глупый, и послушно идет вперед, жаждая похрумкать, а она все висит и висит, недосягаемая, игриво повиливая зеленым хвостиком.