Что же подвигло следователя с восемью классами образования и бухгалтерскими курсами «настучать на шефа»? Обстоятельства, как субъективные, так и объективные.
Подполковнику Рюмину грозило увольнение из МГБ. Он получил выговор за потерю папки с важными документами. Вместе с тем управление кадров заинтересовалось некоторыми деталями его биографии. Рюмин скрыл, что его отец до революции был богатым скототорговцем, а тесть чекиста в период Гражданской войны служил в армии Колчака.
По распоряжению Сталина, недовольного слабыми результатами следствия по делу о «сионистском заговоре», его уволили из МГБ. С ноября 1952 года он стал работать старшим контролером в Министерстве госконтроля СССР.
Вот как характеризовал Михаила Рюмина оперативный секретарь МГБ майор Бурлака в докладной записке, датированной 15 мая 1953 года:
«У меня сложилось впечатление, что Рюмин малограмотный человек, часто спрашивал, как пишется то или иное слово или какие знаки препинания надо ставить. У него очень маленький словарный запас. Он от начала до конца не прочитал ни одной книги. Пристрастие с спиртным напиткам, вовремя и плотно пообедать – вот, пожалуй, и весь круг интересов Рюмина».
Объективно – он уловил вовремя ветер перемен, дующий не в паруса своего шефа. Заскрипело кляузное перо, из-под которого полились потоки инсинуаций. Их так ждали Берия, Маленков, Серов, Меркулов и другие недоброжелатели Абакумова. Искушенный в интригах Рюмин уже знал, на кого сейчас делать ставку – на самого главного теперь партийного опричника Маленкова. Один из известнейших провокаторов XX века, полутораметровое ничтожество правильно рассчитал, что пухлый вельможа испытывает не самые лучшие чувства к руководству МГБ, и особенно министру Абакумову и его заместителям Питовранову и Селивановскому. Маленков не может простить Абакумову давнее «дело авиаторов», в связи с которым его выслали в Казахстан «на исправление». А ведь могли о нем и не вспомнить или совсем отправить к праотцам».
Заместители его тоже раздражали. В ряде конфликтных ситуаций Питовранов и Селивановский, не говоря уже об Абакумове, не раз обращались лично к Сталину за необходимыми разъяснениями. Маленкова такие контакты просто бесили. Рюмин это тоже хорошо знал.
Маленков и Рюмин, член Политбюро ЦК и рядовой клерк из следственной части МГБ, всю ночь «полировали» окончательный вариант заявления – они его переписывали не менее десяти раз! А на утро следующего дня Маленков лично понес на доклад вождю документ «особой важности», документ, который тоже был нужен Сталину.
Созвонившись и получив санкцию через Поскребышева на визит к Хозяину, Маленков с порога проскрипел:
– Иосиф Виссарионович, снова неполадки в МГБ. Это мягко сказано, – вскрылись преступления.
– Что еще там натворили… кто? – со сталью в голосе спросил Сталин.
– Абакумов замахнулся на власть…
– Ка-а-ак?! На какую власть?
– Мне передали вчера вечером документ – обращение к вам следователя по особо важным делам МГБ подполковника Рюмина. Молодой мужик, но разобрался в ситуации, – щебетал Маленков, протягивая документ Сталину.
Вождь бросил сердитый взгляд на визави после прочтения документа по диагонали:
– Мне думается, такие люди, как Абакумов, не должны возглавлять министерство безопасности страны, – наливался злостью Сталин. – Сгною мерзавца. Я его породил… и доверял…
– Согласен с вами, товарищ Сталин. Этот негодяй, чувствуется, замахнулся на вашу должность, на Политбюро, на правительство.
– Что-о-о, е… его мать, готовил заговор? – сверкнул зелеными оливками глаз Хозяин. – Подключить надо немедленно прокуратуру для прояснения всех шагов заговорщика и его сподвижников.
– Будет сделано, – привстал Маленков. – Свяжусь с Сафроновым…
Как писал А.В.Киселев в книге «Сталинский фаворит с Лубянки» о Е.П.Питовранове, предугадать реакцию Сталина было не сложно – любая информация, содержащая даже отдаленный намек на угрозу его жизни, мгновенно приводила его в ярость. В таких случаях он совершенно терял самообладание и поносил заговорщиков самой грязной матерщиной. На это тоже делали ставку фальсификаторы.
Маленков ушел, а Сталин решил более вдумчиво прочесть обращение. Он стал читать:
«2 июля 1951 г. Совершенно секретно
тов. СТАЛИНУ И.В.
от старшего следователя МГБ СССР подполковника Рюмина М.Д.
В ноябре 1950 года мне было поручено вести следствие по делу арестованного доктора медицинских наук профессора Этингера. На допросах Этингер признался, что он является убежденным еврейским националистом и вследствие этого вынашивал ненависть к ВКП(б) и Советскому правительству.
Далее, рассказав подробно о проводимой вражеской деятельности, Этингер признался также и в том, что он, воспользовавшись тем, что в 1945 году ему было поручено лечить тов. Щербакова, делал все для того, чтобы сократить последнему жизнь.
Показания Этингера по этому вопросу я доложил заместителю начальника следственной части тов. Лихачеву, и вскоре после этого меня и тов. Лихачева вместе с арестованным вызвал к себе тов. Абакумов.
Во время «допроса», вернее, беседы с Этингером тов. Абакумов несколько раз намекал ему о том, чтобы он отказался от своих показаний в злодейском убийстве тов. Щербакова. Затем, когда Этингера увели из кабинета, тов. Абакумов запретил мне допрашивать Этингера в направлении вскрытия его практической деятельности и замыслов по террору, мотивируя тем, что он – Этингер – «заведет нас в дебри».
Этингер понял желание тов. Абакумова и, возвратившись от него, на последующих допросах отказался от всех своих признательных показаний, хотя его враждебное отношение к ВКП(б) неопровержимо подтверждалось материалами секретного подслушивания и показаниями его единомышленника арестованного Брозолимского, который, кстати сказать, на следствии рассказал и о том, что Этингер высказывал ему свое враждебное отношение к тов. Щербакову.
Используя эти и другие уликовые материалы, я продолжал допрашивать Этингера, и он постепенно стал восстанавливаться на прежних показаниях, о чем мною ежедневно писались справки для доклада руководству.
Примерно 28–29 января 1951 года меня вызвал к себе начальник следственной части по особо важным делам тов. Леонов и, сославшись на указания тов. Абакумова, предложил прекратить работу с арестованным Этингером, а дело по его обвинению, как выразился тов. Леонов, «положить на полку».
Вместе с этим я должен отметить, что после вызова тов. Абакумовым арестованного Этингера для него установили более суровый режим, и он был переведен в Лефортовскую тюрьму, в самую холодную и сырую камеру. Этингер имел преклонный возраст – 64 года, и у него начались приступы грудной жабы, о чем 20 января 1951 года в следственную часть поступил официальный врачебный документ, в котором указывалось, что «в дальнейшем каждый последующий приступ грудной жабы может привести к неблагоприятному исходу».