6
Lou Reed. Berlin. У меня появилась странная знакомая. Где-то нашла мой электронный адрес и написала письмо. Там было всего несколько строк, привет, писала она, я прочитала твою книгу. Мне тоже нравится Берлин. А еще я люблю серфинг. Странно, подумал я, где она нашла мой адрес? Привет, ответил я ей, ты что — правда занимаешься серфингом? Нет, написала она, я не это имела в виду, я им не занимаюсь, я его просто люблю. А ты что любишь? В таком случае, ответил я, я люблю онанизм. На несколько дней она исчезла.
С тобой было когда-нибудь такое, писала она в следующем письме, что твои самые близкие друзья вдруг переставали тебя понимать. Вдруг? не понял я, нет — такого не было. А что случилось? спросил я, поссорилась с друзьями в школе? Да, написала она, поссорилась. Ну, не переживай, писал я ей, все будет нормально. Что вы там могли не поделить? Школьные завтраки? Какие школьные завтраки? оскорбилась она, я в колледже учусь. Ну так помиритесь еще, успокоил я ее, завтра пойдешь в школу, то есть в колледж, и помиритесь. Ты не понял, писала она, в школе, то есть в колледже, у меня все нормально, и у них тоже все нормально, они дома какие-то странные, утром не разговаривают, ссорятся все время. Утром это где? не понял я, в колледже? Да что ты прицепился к этому колледжу, ответила она, утром — это утром, когда мы просыпаемся и идем на кухню пить кофе. Погоди, переспросил я, вы что — вместе пьете кофе, то есть вы что — вместе живете? Ну да, ответила она, я же тебе писала — это самые близкие друзья. Мы вместе спим. Ага, сказал я, прости — а сколько у тебя самых близких друзей? Двое, ответила она. Ну, и я третья. А что говорят ваши родители? Родители ничего не говорят, родителей устраивает, что мы хорошо учимся и поддерживаем друг друга. Ага, сказал я, поддерживаете. Да, написала она, поддерживаем. Я их обоих очень люблю. И они меня тоже, кажется, любят. В каком смысле? поинтересовался я. В хорошем смысле, ответила она. Это очень удобно — жить втроем, они меня поддерживают, я им помогаю. Несколько месяцев назад я даже забеременела, но потом потеряла ребенка, в принципе оно и к лучшему — я не знала, от кого именно забеременела, не совсем удобно было. Ну да, согласился я, — когда не знаешь, от кого именно, это не совсем удобно. Ну, и что у вас произошло? — мне уже было интересно. Не знаю, писала она, что-то изменилось за последнее время, собственно, с одним из них, с Олегом. Они на самом деле очень разные — один занимается математикой, другой, собственно Олег, — спортом, волейболом, играет за сборную колледжа, его уже приглашают в университетскую команду, думаю, у него не будет проблем с поступлением. И что изменилось? Собственно, я сама не понимаю что, Олег изменился. Мы стали ему мешать, он все время старается где-то задержаться или, наоборот — раньше уйти из дома, мы и дальше живем вместе, спим вместе, но я чувствую, что все не так, как было раньше, что-то изменилось, и изменилось, собственно, с ним, этот его волейбол. Ты любишь волейбол? Нет, ответил я, терпеть не могу. Я тоже, я серфинг люблю. Ты писала, напомнил я. Да? Ну ладно, и вот — он все портит, не знаю, зачем он это делает, может, он не нарочно, но он все портит, я очень переживаю по этому поводу. Может, он к чемпионату готовится, попытался я ее утешить. Нет, чемпионат уже закончился, тут дело не в волейболе, тут дело совсем в другом, понимаешь, это такое странное ощущение, что от тебя отрывают часть тебя самого, речь даже не о сексе, хотя мне с ними хорошо в постели, собственно, мне хорошо, когда я с ними обоими в постели, но дело не в этом, дело в том, что нам всем теперь плохо, и ему, ему тоже плохо, возможно даже, ему хуже всех, но он этого не показывает, понимаешь, он не хочет, чтобы мы видели, что ему плохо, он убегает каждое утро из дома и до вечера играет в свой волейбол, хотя чемпионат уже давно закончился, я просто не знаю, что делать, как ты думаешь? А тот, второй, спросил я, что он? Второй? Второй мучается от всего этого, сидит целыми днями на кухне, пьет кофе с молоком и слушает музыку. А что он слушает? спросил я. Что? по-моему, велвет андеграунд, да — велвет андеграунд. И Лу Рида. Сидит целыми днями и слушает Лу Рида. Ужасно, с тобой было когда-нибудь такое? Нет, ответил я, такого со мной не было, я не люблю кофе с молоком. А Лу Рида ты любишь? Лу Рида люблю, ответил я, а кофе с молоком — не люблю, понимаешь? Понимаю, ответила она, и что мне делать? Слушай, а они, ну, эти твои друзья, они не пидоры? Нет, ответила она — точно не пидоры, я всегда спала между ними, они со мной такое делали, хочешь напишу? Не хочу, ответил я, лучше напиши про серфинг. И вообще, кажется, у вас проблема, кажется, этот ваш волейболист решил вас бросить, похоже, ему не нравится групповой секс. Как же так? спросила она, раньше нравился. Не знаю, ответил я, возможно, он вас использовал, возможно, он вырос и не хочет тебя еще с кем-то делить, а может быть, он все же пидор и ему все это просто не интересно. Ты не думала об этом? Не думала — честно созналась она. Подумай, посоветовал я и заблокировал адрес.
Слабак он, подумал я, на самом деле, просто слабак, этот их мажор, звезда колледжа, он просто обломался жить настоящей безумной жизнью, спать в одной постели с двумя такими же извращенными и мужественными в своем извращении друзьями, которые делили с ним презервативы и кофе с молоком, которые засыпали, дыша с ним в унисон, как с настоящим братом по оружию, братом по любви, братом по кровяным сгусткам и потовым железам. Очень легко отказаться от искушения идти наперекор принятому поведению и вместо искривленной, болезненной и сладкой коллективной любви выбрать стерилизованный коллективный спорт, в нашем конкретном случае волейбол, ясно, что так проще, вместо того чтобы спать со своей шестнадцатилетней подружкой, покупать ей противозачаточные таблетки и мыть ей утром волосы, куда проще поступить в университет без экзаменов, подвязать благополучно со своим волейболом, превратиться в среднестатистического представителя фашистского гражданского общества и всю свою дальнейшую жизнь дрочить на глянцевые журналы, так проще, ясное дело, большинство именно это и выбирают, именно такое жизненное поведение почему-то до сих пор считается нормальным, она в итоге тоже — поплачет-поплачет, но экзамены сдаст нормально, поступит в университет, выйдет замуж, будет работать в офисе, родит все же своих детей, без малейших сомнений, от кого именно она их родила, желая, чтобы они были, эти сомнения, но, к величайшему сожалению, их у нее совершенно не будет.
Единственный, кто мог из этой ситуации выйти с честью, это чувак на кухне, тот, который слушал Лу Рида. Его я понимал, я б в этой ситуации тоже слушал Лу Рида, старый пидор Лу Рид мог как никто другой рассказать, насколько безнадежными бывают обстоятельства вокруг нас, мог объяснить, как выжить и не впадать в отчаяние, когда теряешь друзей, когда твои друзья не выдерживают твоего бытового драйва, не выдерживают того темпа, который ты задаешь, не вытягивают до уровня твоей оторванности и асоциальности, соскакивают на ходу с подножки вагона, который ты перед этим долго и настойчиво разгонял. Его, этого чувака, который пил от безысходности кофе с молоком, как раз и можно было понять — хуже всего, когда человек, которого ты считал братом по разуму и по безумию, оказывается слабаком, не выдерживает давления со стороны нормального взрослого мира, подстраивается под него и вместо того, чтобы на пару с тобой весело трахать каждую ночь вашу общую подружку, сидит в пропитанной подростковым потом раздевалке и слушает дебильные рассказы своих ровесников, которые совсем ничего не знают о темных и самых интересных сторонах этой жизни, об аморальной изнурительной подростковой любви, которой он так стыдится и от которой так настойчиво пытается избавиться, а избавившись, долго сидит в пустой комнате, даже не замечая, что вместе с аморалкой исчезла его способность доверять другим, что система умело и просчитанно использовала его мышцы и легкие, что жизнь выглядит гораздо привлекательней, когда начинаешь ее изменять под себя, что все одноклассники давно его оставили, одного в раздевалке, что чемпионат, который казался ему таким важным, давно закончился, а он так и не стал чемпионом, и уже никогда-никогда им не станет.