Book.

А потому, что его пребывание в этой книге также невелико.)

Реб Шмилович испокон веку справлял в нашем городе работу цирюльника. Как и все его предыдущие поколения. Еще со времен первого рассеяния. Когда Город был не Город, а так себе… Плевок народа на нежилом месте. Местные кельты брились топорами. Ну, иногда промахивались. Ну и что? Одним кельтом меньше. Да и кому придет в голову считать кельтов… А мыло ему доставляли с альпийских лугов, где тамошние Шмиловичи выращивали шоколад «Альпен Голд» и гнали мыло из эдельвейсов. А золингеновские Шмиловичи плавили из местных золингеновцев золингеновскую сталь для бритвенных станков, ножей, плугов и других хозяйственных надобностей. Но разбогатели по-настоящему в 1793 году, когда их сталь потребовалась для нужд Великой французской революции.

Шерсть для кисточек ему доставляли российские Шмиловичи, пробавлявшиеся скорняжьим мастерством, имели вес, в том числе и при дворе, так что одного из них называли Шмиловичем Двора Его Императорского Величества.

Ну, вот и все о Шмиловичах.

И только реб Шмилович сладострастно взбил пену в фамильной бронзовой чашке, вывезенной из Иудеи во время Вавилонского пленения, и окунул в нее кисточку, как, ну что ты с ней поделаешь, на площади Обрезания образовалась девица Ирка Бунжурна. И перехватила занесенную над щетиной Шломо Грамотного шмиловическую длань, вооруженную намыленной кистью для переноса мыла на щеки и подбородок Шломо Грамотного. Должен заметить, что все это время Шломо Грамотный с Ослом как стояли в позе, нарисованной девицей Иркой Бунжурной, так в ней и застыли. Я подозреваю, что эта поза была с этой Иркой как-то связана и ждала ее появления для хоть какого-то развития событий на площади Обрезания, во всем Городе, в жизни его насельников и, что самое главное, какого-то движения в моей книге.

И девица Ирка Бунжурна, держа своей маленькой, но железной рукой (похоже, такой рукой пытались загнать человечество в счастье) руку Шмиловича (ни для чего, кроме бритья, не приспособленную) с намыленной кистью, посмотрела на лицо Шломо Грамотного и сказала мне, сидящему за компьютером с этой стороны картинки:

– Не, Михаил Федорович, брить его не надо. Он таким мне больше нравится…

На этих словах Ирка провела рукой по щетине Шломо Грамотного, от чего та покраснела! Это у Шломо! Которого еще не так давно в нашем городе хотели кастрировать, в Кордове таки кастрировали, что не помогло, и, возможно, из-за него у халифа Кордовы расформировали гарем. Из-за его шашней с королевой Арагона Изабеллой евреев изгнали из Испании. У генералиссимуса Франко был странный для испанца нос, а сама фашистская Испания в Холокосте гулять отказалась. При обучении в Москве Шломо из общаги в университет и обратно в общагу водили под конвоем из преображенцев, и то он как-то ухитрился втесаться между брательников Орловых к матушке-императрице и графского титула не получил из-за отсутствия в святоотческой традиции давать иудеям графские титулы. А когда Шломо по окончании университета покинул Россию, то матушка-императрица однажды по забывчивости назвала Григория Александровича Потемкина-Таврического Шлемой, на что тот сладко вздохнул и поправил:

– Его звали Шломо.

Так вот, после того как девица Ирка Бунжурна провела по щетине Шломо рукой, щетина этого кобеля милостью Божьей покраснела. И уже тогда у меня зародилось что-то!

Девица Ирка Бунжурна еще раз провела рукой по щетине Шломо и сказала:

– Нет, брить его не будем. Мне так больше нравится.

– Крошечка-Хаврошечка, – мягко сказал я, – это моя книга…

Она окинула меня злым глазом, потом – вторым злым глазом:

– Михаил Федорович, между прочим, Ваша! Книга! Написана! По! Моей! Картине! Так что придумайте что-нибудь. А то как глупости про меня писать, так вы…

– Какие глупости?! – изумился я.

– А кто меня сучкой назвал?

– Когда?! – по второму заезду изумился я.

– А в начале книги. И еще – мерзавкой. Где-то там же рядом. – И она затрясла губами и окинула меня чрезмерно жалостным глазом, потом – вторым чрезмерно жалостным глазом. И ведь я же знал, что эта сучка и мерзавка играет, но не выдержал:

– Реб Шмилович, идите домой. Сегодня бритья не будет. Вам будет заплачено.

– Нет, – сказал девица Ирка Бунжурна, – раз он уже тут, пусть подровняет волосы с боков, немного сверху, а сзади на нет, – и вышла из картины и из моей комнаты. Потом они о чем-то говорили на кухне с моей женой, а потом это горе ушло куда-то «по своим делам».

«Свои дела» у нее, видите ли!

Шломо Грамотный перехватил уздечку Осла другой рукой, провел свободной от осла рукой по волосам с боков, немного сверху, а сзади на нет, посмотрел в правый ослиный глаз на свою свежеподстриженную голову и остался доволен. А почему я решил, что он остался доволен, так это потому, что он довольно усмехнулся. А уж довольную улыбку я всегда отличу от недовольной. Довольная улыбка выглядит как «Ххех!», а недовольная – совсем наоборот, как «Ххех!». Чувствуете разницу?.. И еще Шломо посмотрел сквозь картину на меня. Но не так чтобы прямо на меня, а немного в сторону. В ту сторону, куда удалилась девица Ирка Бунжурна «по своим делам». «Свои дела» у нее, видите ли! Но этот взгляд мне не понравился. Вам уже знакома репутация Шломо Грамотного, поэтому на ночь картинку надо завешивать, чтобы этот образцовый либидоносец не шагнул в мой мир и ненароком не отвлек девицу Ирку Бунжурну от чистого искусства в сторону не очень чистой любви. Оставив Осла на площади Обрезания без человеческого присмотра, в одиночестве. А одинокие ослы тоже ненадежны. Им запросто может прийти в голову сойти в мой мир в поисках одинокой ослицы. Или какой-никакой захудалой кобылки. Ну и, на худой конец, разгульной верблюдицы. И лови их потом по всему Черкизову.

– Живите себе, Ослик, в картинке, в Городе, на площади Обрезания, под присмотром Шломо Грамотного. Нет в моем Городе одинокой ослицы, захудалой кобылки, и никакие разгульные верблюдицы вот так вот запросто в метро не ездят. Урбанизм такой развелся, что только дикие собаки, бомжи и ОМОН. Так что даже самый ослиный осел может на старости лет умереть девственником. А у тебя в картинке вполне может настать светлое будущее, и ты увидишь ее и положишь свою голову на ее шею, а потом взгромоздишься на нее – и произойдет слияние двух лун в ослином исполнении. И только очень черствый еврей может прогнать их из-под окон своего дома. А не черствый толкнет локтем спящую жену и шепнет в ее заспанное ухо:

– Циля, сделай мне хорошо, Циля.

И поцелует ее в другое заспанное ухо. И Циля, кокетливо улыбнувшись заспанными глазами, как бы во сне случайно Невзначай Во сне Не сознавая Раздвинет рыхлые в синих прожилках бедра Согнет в коленях траченные тромбофлебитом ноги И призывно зевнет И он войдет в нее и Циля сделает ему хорошо и Он сделает Циле хорошо И потом утром им обоим будет хорошо И за завтраком им будет хорошо И за обедом им будет хорошо Потому что фиш и фаршированные шейки будут чудо как хороши Потому что ты ей хорошо. И она тебе хорошо…