– Ну а вы, – обратился Мэн к своим бывшим московским соратникам, – а как вы представляете себе Рай?
Жук и Каменный Папа молча сглотнули.
– С вами все ясно, – сказал Мэн. – Златые горы и реки, полные вина.
Жук вкрадчиво поправил:
– Если «полные вина», то златые горы необязательны… Чтобы, когда приходишь в «Восьмой», Валерка давал все бесплатно, Руфа без всяких яких выносит стакан. А Нинка подносит стакан к твоим губам. Чтобы похмелье опохмелялось, – добавил Жук.
– И чтобы никогда, никогда, никогда не блевалось! – завершил Каменный Папа.
И оба опустили головы. Сознавая ничтожность своих представлений о Рае.
И последним высказался Раввин. Он сказал, что, по его мнению, Рай населен одними евреями, причем принявшими христианство. И половину райских суток они благодарят Господа за то, что они – евреи. А вторую – за то, что они – христиане. Все же остальные находятся в аду. И как справедливо заметил недавно уважаемый Равви Мэн, пребывают в глухой тоске. Потому что они и не евреи. И не христиане. Такая вот своеобразно понятая соборность. Любовь к Господу на национальной почве.
22 – Значит так, – подытожил райские изыскания Мэн. – Одни из вас представляют Царство Божье как возмещение страданий, полученных в этой жизни. Другие – как оплату за служение. Третьи – равенство для своих. Таким образом, по вашему мнению, мы получаем множество Царств Божьих. Рано или поздно из-за несходства интересов эти Царства начнут враждовать между собой. И мы в вечности бытия получим точное отражение его кратковременности. И это – ваша ошибка. Как и ошибка миллионов ваших предков. И ваших потомков. Получить там то, чего не хватает здесь. И полное нихренанеделанье. Скопище паразитов на теле Божьем. Отсосете, дети мои. Вынужден вас разочаровать. Рай – это место творения. Где души, покаявшиеся даже в последний момент, возлюбившие Господа, красоту и друг друга, проникнутся Святым Духом и обретут силу творения. Творения новых, более совершенных миров. В которых будет жить новый человек. Все более и более совершенный. И тем будет совершенней будущий человек в будущих мирах, чем совершеннее будете вы в этом мире. И в тихой печали, и в глухой тоске будет совершаться творение. Ибо, как жили вы, так будут жить и ваши творения. Ибо неисчерпаем Господь, неисчерпаем Святой Дух. Причем во все стороны. В самой глухой тоске открываются темные бездны Духа. В самой светлой печали открываются сверкающие дали Духа. И то, и другое – безграничное Откровение Святого Духа. И глухая тоска и тихая печаль влекут за собой творение. Творение многогранно в бесконечном искусстве познания Святого Духа. И Царство Божье – сверкающее свободное творение. В тихой светлой печали. И чем больше вы принесете в этот мир добра и любви, тем больше их будет в будущих мирах. И не будет конца творению. Как сегодняшнаяя любовь – шаг к завтрашнему Царству Божьему. Так и завтрашнее Царство Божье – шаг к послезавтрашнему. – И Мэн умолк. Грустно утомленный.
– А кто засвидетельствует истинность твоих слов? – спросили Книжники и вопросительно вытянули носы.
– Во-первых, я – ответствовал Мэн, – во-вторых, распятый на ваших глазах Иисус, а в-третьих, – и он указал на Жука и Каменного Папу, – вот эти два охламона, на глазах которых я превратил воду в водку и португальский портвейн.
– И я, – послышался голос сверху.
– Кто «я»? – спросили все хором.
– Папаня ваш общий, шендарасты, – опять раздался вышний голос, – а то…
И с неба на компанию свалилась куча дерьма.
– Что это?.. – прошептали ученики.
– Срань господня, – ответили сверху, и эта фраза прочно вошла в арсенал американских боевиков, как символ невыразимого ужаса и удивления.
И Книжники смирились. И все остальные вынуждены были согласиться с Мэном, или с Господом. Именем которого говорил Мэн. И все дали слово идти за Мэном до конца. До конца, которого они не ведали. И ведать не могли. Потому что конец не был ведом даже Мэну. Мы имеем в виду нынешний конец. А не конец вечности, которого, как теоретически обосновал Мэн, нет и не может быть никогда.
23 И все отправились дальше на юг. В Хеврон. На могилы праотцев и праматерей. На могилу Мэна. Который парадоксальным образом являлся самим Мэном.
Так шли они по полям и рощам Иудеи, приближаясь к пустыне Негев. В северной части которой располагался священный город Хеврон. По пути Мэн проповедовал о Царстве Божьем. Которое на самом деле является не концом света, а только его началом. Одним из начал начала, которому нет конца. Потому что математическая бесконечность Вселенной подразумевает и духовную бесконечность человека. И путь в Царство Божье и дальше, в бесконечность жизней, начинается с познания бесконечности, Вселенной и человека.
– Но, – предупреждал Мэн виноградарей, пастухов и землепашцев по пути вХеврон, – попытайтесь познать сначала себя. Ибо вы ближе к себе, чем к космосу. Уйдите в бесконечность малого. И через нее познаете бесконечность большого. Бесконечность Бога. Который и есть все вы и космос…
Безо всякой видимой надежды проповедовал Мэн. Виноградари, пастухи и землепашцы были слишком заняты своим делом. Им было не до метафизики. И они делали свое дело, в поте лица добывая свой хлеб. И кто знает, может, в их мелких суетных заботах скрывалась часть божественной мудрости. Божественного предназначения человека. Очень сложно в малости увидеть величие. Немногим это дано. Мэн подозревал это. И не гневался, что люди не бросают орудия своего труда и не преклоняют колена перед словами, сказанными Мэном как бы от имени Бога. Ибо есть время собирать виноград, время пахать, время пасти овец. И время для Бога. Нельзя все время думать о Боге. Он должен быть все время с тобой. Как воздух, вода и одежда. Мы вспоминаем о них, когда нам нечем дышать, мучает жажда, томят холод или жара. Так и о Боге мы вспоминаем, когда нас мучают духовная жажда, духовный голод, духовные холод или жара. Тогда мы и вспоминаем о Боге. Но он всегда с нами. И как человек, а не милиционер, простит нам нашу забывчивость.
Но это наши собственные размышления, имеющие к повествованию косвенное отношение. Но вместе с тем, как нам кажется, не расходящиеся с его основной идеей. (О которой мы сами не имеем ни малейшего представления.)
24 В один из дней пути дневная жара застала их у хижины, в которой проживала некая Фаина из Натании. Которая за некую мзду оказывала некоей части паломников некие услуги некоего интимного характера. И пока Мэн и одиннадцать учеников в тени хижины пересыпали жаркое время дня, Доминиканец, обезумевший от целибата, проскочил в хижину и получил требуемые услуги, расплатившись рясой. И вышел к проснувшимся соратникам в одной тонзуре. И веревке, опоясывающей пустые чресла.
Ученики, втайне завидуя, стали осуждать Доминиканца, предавшегося греху прелюбодеяния. Доминиканец, прикрыв орудие греха листом лопуха, пал на колени и завопил:
– Покаемся, братие! Святой молитвой искупим мой грех! А заодно и грехи, висящие на нас всех. И как вериги, отягощающие наш путь в священный город Хеврон!..