– Не убивай!
– Не прелюбодействуй!
– Не кради!
– Не произноси ложного свидетельства!
– Не желай ничего, что у ближнего твоего!
И когда голос замолчал, возликовал народ израилев, смущенно успокоились легионеры, стали разбредаться туристы. Обняли Мэна ученики.
– Придет время, – сказал Мэн, – и восстанет из обломков Храм, вернутся в него скрижали. И возрадуется со всем миром народ израилев. Частица мира, избранная Господом для служения Ему. Пока другие народы не проникнутся Святым Духом. До конца.
30 А Мэн вместе с учениками пошел дальше на север. Через Самарию в Галилею. Где проповедовал Он. А население Иерусалима осталось у развалин Храма, у остатков стены, молиться, плакать и ждать. Когда явится Мессия, чтобы восстановить Храм. Как воздвиг его Соломон, сын Давидов.
И вот ученики пришли в Его город. Нет смысла описывать Капернаум. Кто там был, его видел. А кто не был, все равно ничего не почувствует. Как бы мы его ни описывали. Потому что трудно описать насыщенность какого-либо места Им. Его благодатью, Освященность Его словом, Его присутствием. Скажем только, Капернаум встретил Мэна жуткой суетой. Погоняемой другой суетой в сторону еще большей суеты. Экскешн, экскешн, экскешн… Стаи туристов, стремящиеся в один день сожрать всю духовную пищу. Запихать ее в себя через глаза, нос, рот, уши. Чтобы также в один день извергнуть ее в другой экскешн, экскешн, экскешн… Ибо питаться нужно каждый день. Питаться медленно, неторопливо, ощущая вкус языком, мозгом, сердцем. Ибо наскоро схваченная духовная пища не удерживается в человеке надолго. И извергается из него нравственной блевотиной.
Среди насыщающихся бродили немногочисленные проповедники. Смутно помнящие рассказы о Нем. Скармливая туристам трупы чужих воспоминаний… Наши остановились в, на первый взгляд, брошенной хижине. Где были только стены, крыша и каменный пол. Кое-как угнездившись на полу, путники стали было засыпать, как в освещенном ночью проеме двери показался силуэт. Силуэт качался, как маятник, ограниченный в качании рамками дверного проема. Причем этот силуэт густо ругался на красивом, отнюдь не литературном, русском языке.
– Седой! – узнал силуэт по родным напевам Жук. – Ты же умер от цирроза.
– Ты, бля, между прочим, тоже умер, – резонно ответил качающийся силуэт, – только, бля, от алкогольного психоза. И вот мы встретились. .......! Твою! Мать! – добавил он с искренним дружеским наслаждением.
Мэн и Каменный Папа, очарованные звуками родной речи, встали с пола и обняли вкачнувшийся в дом циррозированный силуэт. Силуэт неловко расцеловал их пахнувшими местным портвейном губами и рухнул на пол. Потом закашлялся, обдавая окружающих сгустками крови. Потом помочился в пол, глянул на поблескивающую в лунном свете мочу и удовлетвоернно заметил:
– Опять, бля, кровь…
– Что, – сочувственно спросил Каменный Папа, – опять цирроз?..
– А как же, – убежденно проговорил Седой. – Кто в прошлой жизни от цирроза умер, тот в промежуточной жизни с циррозом и воскреснет.
– Ничего, ничего, – засуетились Жук и Каменный Папа. – Мэн, учитель то есть, тебя исцелит. У него это запросто…
– Меня сам доктор медицинских наук Абрам Исаакович Кац из Второй Градской не мог исцелить, – гордо отвечал Седой.
– Сравнил! – всплеснул руками Жук. – Там – доктор, а здесь – Мэн! Целитель Божьей милостью! Мэн, Учитель, исцели Седого. А то что же, покойник без мучений даже портвейна выпить не может…
– Это точно, – понурился Седой. – Вот уже шестой раз умираю, шестой раз воскресаю и каждый раз ссу кровью. Печень, бля… не то слово… во, пощупай…
Мэн притронулся к правому боку Седого. Из-под ребер выпирала брусчатка Красной площади. В ответ на прикосновение Седой опять помочился кровью. Мэн посмотрел сквозь крышу на небо, услышал тихое воркованье и легкий голубиный топот. Затем он протянул внезапно потеплевшую руку к брусчатке. И на глазах учеников брусчатка стала исчезать, и через несколько минут живот Седого стал абсолютно симметричным. Он недоверчиво глянул на правое подреберье, помял его, а потом контрольно помочился в плошку. Внимательно посмотрел на мочу и произвел анализ.
– Чистый портвейн! – констатировал он. – И ни капли крови…
Дабы удостовериться в истинности исцеления, плошку пустили по кругу. Все ученики подтвердили, что да, в моче Седого содержится чистый портвейн без малейшей примеси крови. Мулла подтвердил сей факт со слов других учеников. Потому что вера запрещала ему пить вино. Тем более нацеженного из члена неверного.
Тогда ученики упали на колени и возблагодарили Мэна за чудесное исцеление Седого. Тот тоже встал на колени, поцеловал край одежды Мэна и сказал с удовлетворением:
– Спасибо тебе, Мэн. Учитель то есть. Наконец-то я избавился от этого проклятого цирроза. И теперь умру, наверное, от алкогольного психоза.
И в подтверждение своих слов тут же выбросился из окна. И несмотря на то, что окно находилось в нескольких сантиметрах от земли, разбился насмерть. Выскочившие ученики, несмотря на темноту, обнаружили на его губах удовлетворенную улыбку.
– Возможно, вскорости, – задумчиво сказал Мэн, – в его очередной жизни мне придется исцелять его от алкогольного психоза… Но, скорее всего, он воскреснет здоровым…
– Воскреси его, Учитель, – робко попросили Жук и Каменный Папа, – хороший мужик…
– Зачем? – вопросом ответил Мэн. – Тому, кто ушел с радостью, мое воскресение не нужно. О нем позаботится Господь. Ибо именно Ему Седой вручил свою дальнейшую судьбу… Так что покончим с этим вопросом…
И все замолчали и стали укладываться спать.
31 Поутру они проснулись, предали земле тело достигшего своей мечты Седого и как-то все разом захотели есть. Бывший Насморочный несколько нагло потребовал от Мэна хлеба и рыб. На что Мэн посоветовал в поте лица добыть хлеб и в том же поте рыб. Как завещал Господь Адаму и последующим поколениям. Тогда Насморочный встал в позу и продекламировал:
– Птицы небесные не жнут, не сеют, а пропитание имеют! – И гордый своим знанием, сел в стороне на камень. Как бы не требуя ответа. Как бы посрамив Мэна. Как бы вынуждая его из ничего сотворить хлеба и рыб.
Мэн же, не говоря ни слова, подошел к Насморочному, взял за шиворот и подбросил в воздух. Тот шлепнулся на камень, на котором сидел. И во второй раз подбросил Мэн бывшего Насморочного. И в третий. И каждый раз Насморочный ударялся о камень. После третьего раза Мэн, отряхнув руки, спросил:
– Понял?
– Не-а, – честно ответил ушибленный Насморочный.
– А вы? – обратился Мэн к остальным ученикам.
Те с дружным энтузиазмом отрицательно замотали головами.
– Так вот, – заговорил Мэн, – птицы небесные действительно не занимаются сельскохозяйственными работами, а пропитание имеют. Но вы, я имею в виду тебя, – ткнул он пальцем в ушибленного, – забыли, что птицы целыми днями летают! Чтобы добыть себе червяка насущного. Долбают клювами кору деревьев, чтобы выковырять личинку для своих птенцов. И не думают о дне завтрашнем. Потому что не умеют думать. И это такой же труд для птицы. Как и для человека добывание хлеба насущного в поте лица. А что касается пота лица у птиц, то его просто не видно. Потому что лицо у птицы покрыто перьями. Так что, если кто из вас не хочет потеть, пусть сначала научится ЛЕТАТЬ. Поэтому, друзья мои, пошли на берег моря, наловим рыб и часть их обменяем на базаре на хлеб.