Зав посмотрел на Мэна и показал пальцем сначала на Психа, а потом – на Мэна и цокнул языком. Других он обошел как-то спокойно. Какому-то дергающемуся старику он сделал какое-то назначение, от которого тот заплакал.
– А где Марк Твен? – спросил он.
Мэн как-то сразу сообразил, о ком идет речь, пошел в туалет, сдернул с унитаза Психа, читающего обложку «Тома Сойера», и приволок его в палату.
Зав встретил его радостно.
– Читаем? – спросил он.
– Читаем, – ответил Псих с обложкой. – Вот уже в две тысячи шестьсот двенадцатый раз читаю и все никак не могу понять, в чем тут суть. В чем, собственно, заключена сущность этого явления под названием «Приключения Тома Сойера и Геккельбери Финна».
– Это мы понять можем, что не можем понять, – согласился Зав. – Потому что, когда поймем, нам на этом свете делать уже нечего. Как и на том. Так что читай. Читай, голубок. У нас в библиотеке еще много обложек, – сказал он, что до крайности удивило Мэна.
– А куда делись книжные внутренности? – спросил он.
– Интересный вопрос… Давайте применим дискурсивное мышление. Я надеюсь, что вам знакомо это словосочетание?
Мэн кивнул.
– Так вот. Вы по-большому сегодня ходили?
Мэн оглядел присутствовавших при беседе врачей и пожилых медсестер, понял, что стесняться некого, и утвердительно опустил голову.
– А, извините за выражение, жопу чем подтирали?
Мэн вспомнил.
У меня в Москве купола горят,
У меня в Москве колокола звенят.
И гробницы в ряд у меня стоят,
В них царицы спят и цари…
И чуть не завопил от стыда.
– Вот именно, – сказал Зав – Марина Ивановна. Видите ли, Мэн, в нашем отделении туалетной бумаги не положено. Да и газеты здесь никто не выписывает. Так что для выполнения своих самых низменных потребностей человек использует самые высшие свои достижения. Так бытие уничтожает сознание. И когда-нибудь совсем его уничтожит. Все дело в финансировании, – грустно подытожил он, и вся медицинская кодла двинулась к выходу из палаты. Выходя, Зав достал из кармана пачку «Кэмэла» и вышел окончательно.
Мэн лежал на спине и думал о… чифирнуть бы… Вот о чем он думал. Нельзя сказать, что до дурдома он ничего не знал о чифире. И не только знал, но и имел с ним дело. Более того, в далекой юности-молодости чифирь, можно сказать с некоторой натяжкой, спас ему жизнь…
Флэшбэк
В 62-м году двадцатидвухлетний Мэн, старший геолог Итурупской геолого-съемочной партии с окладом старшего техника-геолога, вез на Итуруп десять рабочих на теплоходе «Советский Союз». Это был первый рейс в летней навигации. Поэтому в твиндеке (это что-то вроде плацкартного вагона, расположенного в нижней палубе теплохода, рассчитанного на 900 человек) было всего одиннадцать человек. Мэн и десять рабочих. Вообще-то их должно было быть одиннадцать, но накануне каждому был выдан аванс в сумме двадцати рублей на рыло. Будущие рабочие, которых на Сахалине именовали богодулами, эти деньги пропили и в результате пропоя убили одного из себя, в результате чего их осталось десять. И эти десять состояли в состоянии жуткого похмелья. И им хотелось опохмелиться. Смертельно хотелось. Это состояние Мэн узнал много позже. И они стали просить у Мэна деньги, чтобы опохмелиться. А Мэн не давал. Хотя в полевой сумке у него и было шестнадцать тысяч рублей на устройство базы всей партии, наем лошадей и прочее. Не то чтобы он жалел какой-то сотни, нет, просто он знал, что потом потребуется еще сотня, а потом кто-нибудь кого-нибудь убьет, а народу у него и так было мало. Поэтому он денег не дал. Тогда рабочие, находившиеся в двух других отсеках, стали рассуждать о вечном противостоянии рабочего человека и о том, во что это противостояние выливается. Причем рассуждали они не абстрактно, что было им не свойственно, а на конкретных примерах.
– Помню, в 59-м, – услышал Мэн голос одного из рабочих, – на мысе Шмидта не понимал начальник простого человека. Мы тогда нашли там серу, ну и хватанули одеколончику. А на больше начальник не дал. Уж как его по-человеческому ни просили. И надо же какая штука с ним приключилась. С самой оконечности этого самого мыса Шмидта свалился прямиком в Тихий океан. И неизвестно, что с ним приключилось. То ли утоп, то ли в Америку уплыл.
– Да, – вторил ему Другой Голос, – в 57-м в Лангери у одного из работяг день рождения приключился. Ну и он захотел отметить. А начальник не дал. Утром его волки загрызли.
– Как это – волки? – услышал Мэн голос самого молодого богодула. – Единственный волк, который в зиму 54-го перебежал с материка на Сахалин, сейчас в краеведческом музее в качестве чучела стоит.
– То-то и оно, – ответил Другой Голос, – никто и понять не мог, как этот волк из музея сбежал, загрыз начальника и обратно в музей вернулся. Однако ж так дело и обстояло.
После четвертого подобного рассказа Мэн выждал паузы в истории вечного противостояния начальников и подчиненных и достал из кобуры служебный наган, а из рюкзака пачку патронов и стал с шумом загонять патроны в барабан. Потом с таким же шумом провернул барабан и положил наган на койку под правую руку. В соседнем отсеке стало тихо. Через несколько минут в отсек Мэна сунулся один из Богодулов и сказал:
– Начальник, мы поняли. Но дай хотя бы пару рублей. На чай.
Мэн сообразил, что на эти башли не купить даже самого дешевого «Рошу-де-десерт» с полубутылкой осадка. А купить на них можно чай и только чай. Одну пачку чая. Индейского. И он дал. Богодул оживился, поклонился Мэну в пояс и улыбнулся улыбкой со следами былой интеллигентности. А потом он исчез. Через пятнадцать минут он вернулся с литровой банкой, доверху наполненной напитком под названием «Чифирь». Несколько минут в соседнем отсеке слышались только шум глотков и вздохи. Потом все стихло. В отсек Мэна зашел промытый Богодул:
– Мэн, вы – человек. Вот вам тридцать две копейки сдачи. Вы рубль шестьдесят восемь запишите на мой счет. Чтобы после сезона все учесть, – и ушел.
Потом в соседних отсеках слышались какие-то невнятные слова, среди которых постоянно повторялись слова: «Материк… после сезона… Ростов… Свердловск… Обязательно…» и еще названия городов далеко-далеко на западе страны.
Через четыре десятка лет Мэн вспоминал эти слова, когда один из его знакомых говорил, что в СССР не было бомжей. Мэн только рассмеялся. В пятидесятые-шестидесятые весь Дальний Восток был забит бомжами, которые назывались где бичами, где богодулами. Людьми, приехавшими на заработки, чтобы потом вернуться на родину и зажить. Они тяжко сезонно работали, жили по общагам в межсезонье, пили от тоски по дому и безделья. Потом их вышибали из общаг, они кантовались по подвалам, по кочегаркам, по шалашам в тайге, подворовывали и пили, пили, пили. Пили абсолютно все. Кто подыхал в межвременьи, кто доживал до следующего сезона, чтобы опять мечтать о Материке. И этот Материк для большинства них становился Иерусалимом для евреев, в который стремилась душа и без которого душа оставалась безродной и неприкаянной. Но, как и для большинства евреев мира, этот Иерусалим был для них недостижим. Потому что после расчета они покупали билет на самолет до Материка, хромовые сапоги, бостоновый костюм, полушубок с цигейковым воротником. Кто-нибудь их провожал до аэропорта, где и начинался крах. Выпивались сто граммов на дорожку и все… Опять начиналось все сызнова. На старом месте. Правда, среди богодулов и бичей ходила легенда, что какой-то Один в 59-м долетел до Хабаровска, глянул на Материк, хлопнул на радостях, после чего его ограбили, отметелили и оставили подыхать на берегу уже заснеженного Амура. Но, был уверен Мэн, это всего-навсего красивая легенда. Оставлявшая надежду, что кто-нибудь когда-нибудь доберется дальше Хабаровска. А может быть, кто-то и вернулся в свой российский Иерусалим, просто известия об этом не дошли. Многим евреям же это удалось, а чем русские хуже евреев? И если евреи народ Богоизбранный, то русские – народ-Богоносец, так что все возможно. И когда-нибудь русские вернут свой Иерусалим в своей душе. Потерянный на пути между язычеством и православием и который, возможно, находится где-то посередине.