После чего он деловито, будто всю жизнь только этим и занимался, прислонил острый гвоздь к запястью руки отца Николая и принялся точными сильными ударами молотка прибивать его.
Священник не кричал. Он лишь сдавленно охнул, из глаз его непроизвольно брызнули слезы от нестерпимой боли, но крик усилием воли удерживался где-то там, в глубине груди.
– Больно? – участливо осведомился Глеб, когда уже завершил свой труд и вогнал гвоздь чуть ли не по самую шляпку. Не дождавшись ответа, он порекомендовал заботливо: – А ты потерпи, отче. Господь терпел и нам велел. А чтоб духом возвыситься, вспомни про страдания Христа на кресте. Я тебя, правда, к стене прибил, ну тут уж извини, нет под рукой у меня ничего такого. К тому же, поучительно заметил он, – ежели бы я тебя к кресту прибил, то ты возгордиться бы мог, а это грех смертный, особливо для священнослужителя.
Повернувшись к Парамону, он коротко приказал:
– Левую руку!
Сил сопротивляться у отца Николая почти не было, но и тех, что оставались, вполне хватало, чтобы успешно противодействовать трясущимся рукам палача.
– Экий ты немощный, – досадливо крякнул Глеб и, крепко ухватив руку священника, без особых усилий преломил слабое противодействие отца Николая.
– Теперь так и держи, – распорядился князь-палач, установив руку священника в нужном положении. И вновь тонким неприятным звуком отозвалась кость, пробиваемая железным гвоздем. Впрочем, все это заглушалось звонким ударом молотка по металлу.
Закончив работу, Глеб отер рукой выступившую на лбу испарину и отошел на пару шагов назад, чтобы полюбоваться итогом своих трудов.
– И язык не отрезал, а видишь – молчит, —назидательно заметил он скорчившемуся у стены Парамону, который был уж не в силах даже отодвинуться от пригвожденного к стене тела. – Стало быть, по-моему вышло, – удовлетворенно кивнул он, но в этот миг вновь раздался отчетливый шепот священника:
– Да не скажет враг мой – я одолел его. Да не возрадуются гонители мои, если я поколеблюсь [74] .
– О-о-о, – озадаченно поднялись вверх брови Глеба. – Сызнова заговорила ослица Валаамова. Ну-ну. Стало быть, надо к ногам переходить. Или по-хорошему замолкнешь? – сделал он попытку договориться.
Непонятное, загадочное упорство священника, поначалу так взбесившее князя, теперь постепенно начинало вызывать некий суеверный страх. К тому же мужество, с которым отец Николай перенес пригвождение рук, тоже не могло не внушить невольного уважения к стойкости пытаемого.
– Так как, сам утихнешь? – еще раз переспросил он, стиснув зубы и заранее чувствуя, что добром договориться не удастся, а стало быть, придется либо признать собственное бессилие перед этим фанатическим упорством, либо идти до конца, занявшись ногами, чего ему уже как-то не очень-то и хотелось.
– Объяли меня муки смертные, – шелестело с уст священника еле слышно, но в то же время очень отчетливо. – И потоки беззакония устрашили меня. Цепи ада облегли меня и сети смерти опутали меня [75] .
– Жаль, – сокрушенно вздохнул Глеб и буркнул нерешительно: – Парамон, еще два гвоздя тащи.
Тот не шевелился, привалившись жирной спиной к стене, лишь умоляюще глядя на князя.
– Ты что, не слышишь меня?! – напустился Глеб на палача. – А то и тебя за уши приколочу тут же, рядышком с этим безумным.
Трудно сказать, нашел бы в себе силы Парамон, чтобы оторваться от спасительной стены и выполнить повеление князя, но тут раздался голос Константина:
– Остановись, Глеб. Его кровь тебе Господь никогда не простит.
– А ты что, вестник Божий? – мрачно осведомился Глеб, поворачиваясь к очнувшемуся брату. – Архангел Гавриил?
– Не делай этого, – вновь потребовал Константин слабым голосом.
– Ишь сам еле-еле языком шевелит, а туда же. Указы раздает, – усмехнулся Глеб и хитро поинтересовался: – А коль остановлюсь, расскажешь про то, что мне надо.
– Расскажу, – с тяжким вздохом согласился узник.
– Вон как? – Брови Глеба от удивления поднялись высоко-высоко. Он и впрямь не ожидал такого поворота событий. То запирался братец, молчал упрямо, что бы ему ни сулили плохого или хорошего.
И муки не устрашили его, и всевозможными наслаждениями подкупить не удавалось, а здесь... Но надо было пользоваться моментом, и тут уж было не до рассуждений и не до анализа.
– Отвечай тогда, – распорядился он. – Что, да как, да почему. Расскажешь все, тогда и прибивать не стану.
Константин отрицательно покачал головой:
– Поначалу гвозди у него из рук вытащи. Тогда и разговор будет.
– Ишь ты какой, – улыбнулся Глеб криво. – А ну как обманешь?
– Не обману, – тяжело вздохнул Константин.
– Нет, – отрезал Глеб. – Либо излагай, либо мы с Парамоном сей миг к его стопам приступим.
– Бумагу давай, – распорядился узник, чувствуя, что настоять на своем не получится.
– Кого? – не понял Глеб.
– Пергамент, – тут же поправился Константин. – Да чернил с перьями.
Еще полчаса ушло на разъяснение технологии отливки пустотелых болванок. Очень подробно, припомнив Минькины пояснения, Константин указал все размеры у выемок и прочего.
Уходил Глеб очень довольный, хотя и не получив окончательных разъяснений, для чего нужны такие точности в замерах, однако отца Николая освободить от гвоздей, прочно удерживающих запястья священника, отказался.
– Я чувствую, что это лишь половинка дела, – пояснил он перед уходом. – Посему ноги не прибиваю, как обещал, а вот с руками обождать надо. Пусть раньше мои кузнецы по твоим каракулям пробу сработают.
Отец Николай, очнувшийся от глухого стука захлопнувшейся за палачами тяжелой входной двери, простонал:
– Почему пытку ироды оставили? Неужели ты им сказал все требуемое?
– Я только про отливку болванок говорил, – пояснил Константин.
– Все равно. И тем зло в мир этот внесешь, коего и без того в нем с избытком, – упрекнул священник.
– От болванок зла не добавится, – попытался успокоить его Константин, – а порох я им не выдам.
– И выдавать не надо. Сам говорил, что он давно в Китае изобретен. Неужели Глеб не додумается, какую начинку туда насыпать?
– Не успеет, – мрачно пообещал Константин. – Ратьша вот-вот штурм начнет.
– А если тот чрез тайный ход уйдет? – не сдавался священник. – Всеми святыми заклинаю, хоть про порох ему не говори.
– Да не смог бы я смотреть спокойно, как они тебе в ноги гвозди вколачивают, – хрипло выкрикнул Константин. – Не смог бы, да и все тут. Жаль только, что я раньше не очнулся, перед тем как они над твоими руками измываться стали. Сильная боль, да?