В письме же он расписывал, каких огромных трудов ему стоило приобрести у половцев три частицы от самого Креста Господня. Нехристям этим они достались в руки совершенно случайно от одного монаха, шедшего из самого Царьграда в жажде спасти бесценные реликвии от мерзких лап западных франков, хозяйничавших в городе. Направлялся же монах на Русь, к святым местам, но по пути внезапно заболел и скончался прямо в степи, в шатре одного из басурманских вождей.
А известил якобы Константина его шурин – хан Данило Кобякович. Разумеется, узнав о том, Константин велел немедля выкупить эту святыню у поганых язычников, а когда не хватило на это церковной десятины, то он, князь, без сомнения пожертвовал и все свои гривны, кои у него имелись. И вот теперь он одну оставляет у себя и шлет остальные со всеми прочими дарами главе Православной русской церкви. Ну а в самом конце письма сиротливо притаилась просьба о назначении священника отца Николая, кой вельми грамотен как в Священном Писании, так и в прочих премудростях Божьих, епископом Рязанским и Муромским.
Едва он закончил диктовать письмо, как вошедший Епифан доложил, что князя чуть ли не с утра дожидаются торговые гости, придя с жалобой на его лихих дружинников да в надежде на княжую заступу. Пришлось бросать все остальное и разбираться в конфликте.
Отделаться минимальными жертвами с княжеской стороны удалось уже ближе к вечеру. Причем поначалу ни Исаак-бен-Рафаил – глава еврейской купеческой общины, ни Ибн-аль-Рашид, который возглавлял мусульманских купцов, ни на какой компромисс идти были не склонны. Уж очень велика была у них обида, в нанесении которой они поначалу и вовсе подозревали происки самого князя, поскольку по прошлым годам помнили, на что способен сей русобородый здоровяк, сидящий перед ними. К тому же последняя каверза дружинников, которая добила купцов окончательно и побудила идти к князю, касалась как раз дел религиозных.
Суть же обиды была в следующем. Две оторвиголовы, причем оба из так называемых спецназовцев Вячеслава, побившись с товарищами об заклад на три гривны серебром, ухитрились не только проникнуть за глухие стены купеческого караван-сарая, но и подменить баранину, которую должны были подать в качестве угощения на совместной деловой трапезе, на свинину. В результате, когда на дастархане настал момент вкушения шашлыков, на палочках уже красовались сочные куски мяса «нечистого» животного. Более того, по рассеянности один из гостей почтенного Ибн-аль-Рашида, будучи занят сложными подсчетами прибыли от предстоящей сделки, которую только что заключил, даже вкусил проклятой Яхве свиньи, хотя и успел выплюнуть кусок, не проглотив его. И был это не кто иной, как сидящий сейчас перед князем Исаак-бен-Рафаил.
Обычно оба этих купца не ладили друг с другом. Дело было даже не столько в вере, сколько в том, что каждый из них занимался скупкой и перепродажей сходного товара, а, следовательно, часто переходил дорогу другому. Известное дело – торговый мир всегда подобен узкому шаткому мостику, перекинутому через бурный водопад, и двоим на этом мосту разойтись без потерь никак нельзя. Положение усугублялось еще и тем, что никто не хотел уступать в этой борьбе.
Ибн-аль-Рашид, происходивший из почтенной купеческой семьи и неоднократно встречавшийся с самим багдадским халифом, не мог себе такого позволить, потому что этого не понял бы никто из его коллег и соплеменников по вере. В конечном итоге он лишился бы львиной доли кредитов и уважения сородичей. Исаак-бен-Рафаил, как это ни удивительно, обладал несвойственным обычно представителям его племени горделивым и своенравным характером. Если он и позволял себе льстивые речи в чей-то адрес, то только без ущерба для собственного достоинства, если и уступал в чем-то, то лишь для того, чтобы в конечном итоге буквально через несколько дней поиметь впятеро большую выгоду.
Однако тут был особый случай. Ибн-аль-Рашид был хозяином стола, и оскорбили не просто купцов, а людей, пришедших к нему в гости. Безропотно проглотить это означало не просто потерю чести, но и грозило немалыми убытками. Ведь промолчи араб, и подозрительный Исаак-бен-Рафаил тут же решит, что все это подстроено заранее, из чувства мести, тем более что и чрезвычайно выгодная сделка, только что совершенная евреем, в первую очередь больно била по карману Ибн-аль-Рашида. Как гласит мудрая арабская пословица – нет человека глупее влюбленного еврея, нет человека хитрее жадного еврея, и нет человека опаснее ненавидящего еврея.
Пришли оба купца не просто так, а с богатыми дарами. Араб преподнес саблю из настоящего булата с серебряной рукоятью, щедро усыпанной драгоценными камнями. Честно говоря, дарить ее арабский купец очень не хотел, но не заступиться за гостя-еврея и трех своих единоверцев неминуемо означало переизбрание самого Ибн-аль-Рашида с выгодного поста купеческого старшины. А так как ссориться с князем в планы араба тоже не входило, то нужно было непременно смягчить дерзость просьбы повлиять на своих воинов очень ценным подарком.
Примерно из тех же мотивов исходил и Исаак-бен-Рафаил, хотя и отделался даром подешевле. Он отдарился увесистым тюком добротной белой бумаги, в которой еще продолжал нуждаться Константин, поскольку ее фабричное производство в Рязани Минька пока так до конца и не наладил. Та, что уже выпускалась, годилась лишь для внутренних работ.
Впрочем, радушный прием со стороны князя купцам был бы гарантирован, даже если бы они оба пришли с пустыми руками. Что такое торговля и каким образом ее развитие благотворно сказывается как на улучшении уровня жизни отдельных слоев граждан, так благосостоянии стран в целом, Константин накрепко запомнил еще на первом курсе пединститута.
Оба они возглавляли две самые мощные и представительные купеческие общины. От обоих впрямую зависело и количество купцов, торгующих с Русью. К тому же Ибн-аль-Рашид не просто руководил купеческой братией восточных торговцев в Рязани. Бери выше. Он был старейшиной купцов всего Хорезма, и не было мощнее братства у торговцев, чем в этой неофициальной столице транзитной торговли на всем Востоке. Именно отсюда безостановочно шли нескончаемые караваны в Индию, Монголию и Китай, в Багдад и Хамадан, в Нишапур и Мерв, в Бухару и Самарканд, в Шаш, Бинкет, Отрар, Тараз, Кулан и прочие города.
И еще одно – пока что солидная часть закупок осуществлялась самим Ибн-аль-Рашидом и его купеческим братством не на самой Руси, а у их восточных соседей – волжских булгар. Оттуда главным образом вывозили они практически всю пушнину, оттуда неиссякаемым потоком текли на восток хмельные меда, рыбий клей и рыбий зуб [136] , касторовое масло, воск и даже готовые свечи. Оттуда шли и лущеные орехи, и охотничьи птицы, и боевое оружие. На Русь же, где также имелась большая часть всех перечисленных товаров и в неменьшем количестве, купеческий народ забредал с меньшей охотой, и виной тому были пошлины, которые каждый князь взимал с торгующего люда. И добро бы, коли взимали бы лишь рязанский, владимиро-суздальский, черниговский, киевский, смоленский и другие, то есть владетели солидных княжеств. Однако «отпить» из того же самого источника норовил и каждый удельный князек, а это означало, что на протяжении двух-трех сотен верст за один и тот же товар приходилось раскошеливаться несколько раз. Стало быть, сплошной убыток, а для купчишки поменьше и вовсе разор.