Петр оказался в группе с Шевченко и инструктором Беловым. Им достался отдаленный и наиболее опасный район города — рабочая окраина. В нем активно действовали подпольщики, и была вероятность того, что вместо Колесова, можно было нарваться на пулю или нож. Старший в группе — Шевченко не горел желанием лезть на рожон и до наступления рассвета предпочитал держаться ближе к полицейскому участку и румынской комендатуре. С приходом дня они вышли на проческу кварталов, до обеда колесили по району, а когда ноги загудели от усталости, забрались на третий этаж бывшего заводоуправления, откуда открывался обзор на бойкий перекресток Пролетарской и Заводской улиц.
Шевченко смахнул со стола пыль и, выложив на стол сверток с колбасой, предложил:
— Ну шо, хлопци, порубаем.
— Голод не тетка, а на Шойриха надежды нэма, — согласился с ним Белов и достал из кармана ломоть хлеба.
Петр добавил к этому, прихваченную по случаю, банку рыбных консервов.
— Рыбка плавае по дну, хрен пиймаешь хоть одну, — с ухмылкой заметил Шевченко и, запустив руку во внутренний карман кителя, объявил: — А я пиймав!
В его руке появилась четвертушка водки.
— О мерзавчик! Как раз к столу! — обрадовался Белов.
— Ну, ты молодец, Трофим, с тобой как у Христа за пазухой, — похвалил его Петр.
— Не, зо мной лучше, там не наливают, — хохотнул Шевченко и, сделав глоток из бутылки, пустил ее по кругу.
Какое-то время они сосредоточено жевали — голод дал о себе знать. И когда он поутих, разговор снова возвратился к побегу Колесова.
— Сволочь, теперь задолбают комиссиями! — в сердцах произнес Белов.
— Скотина, всю малину обосрал нам с Ромкой! — взорвался Шевченко. — Мы вчера таких гарных баб сняли. На седня договорились у Тоньки сгуртоваться, и на тебе.
— А може, обойдется все ором, если эту падлу поймают.
— Не, Мыкола, замылить цэ дило не дадут, — не согласился Шевченко с Беловым.
— Теперь Гопу точно жопу надерут, ну, и нам достанется, — поддержал его Петр.
— От же сука! От же гад! А как все хорошо шло, — сокрушался Белов.
— Эх, гавкнувся мий отпуск. А я, почитай, цилый рок не бачил жинку. Своими бы руками задушил сволочь! — грозился Шевченко.
Он и Белов продолжали на все лады поносить Колесова. А Петру не давала покоя мысль, что в нем он проглядел надежного и верного помощника. Перед его глазами стояла худенькая, почти мальчишеская фигурка Алексея и его открытое лицо, усыпанное у носа забавными веснушками. Среди других курсантов он ничем особенным не выделялся. На занятиях вел себя тихо, компаний ни с кем не водил, распоряжения инструкторов и старшего группы выполнял исправно — одним словом, был «тихой овечкой», которая, кажется, и жила только одним: как бы уцелеть в стае волков?
«Вот тебе и овечка?! Как же ты его просмотрел?» — казнился Петр и молил в душе, чтобы Колесову повезло уйти от засад и добраться к своим.
Однако этой надежде не суждено было сбыться. Белов первым заметил промелькнувший на перекрестке опель группы и окликнул Шевченко:
— Трофим, кажись, наша смена едет.
— Давно пора, а то в пузе кишки марш играют, — оживился он и распорядился: — Пошли, хлопцы.
Они спустились вниз и двинулись к перекрестку. На полпути к нему их догнала машина. В кабине находился ефрейтор Шойрих. Физиономии его и водителя самодовольно лучились. То, о чем мечтал каждый, — живым или мертвым схватить Колесова и получить в награду отпуск, удалось этому пройдохе-тыловику. Он первым смекнул, где искать беглеца, и ринулся на центральный рынок. Прикупленные им продавцы быстро вывели на след Колесова. Безоружный, ошеломленный внезапным появлением гитлеровцев, он не смог оказать серьезного сопротивления.
Шойрих, все еще находившийся под впечатлением операции по захвату Колесова, самозабвенно смаковал каждый ее эпизод и не забывал упоминуть о своей героической роли. Петр с трудом сдерживал себя, чтобы не заехать ему по роже. Сам недавно прошедший через мясорубку Райхдихта, он хорошо представлял, каким нечеловеческим мукам подвергался Алексей в эти самые минуты. На него обрушились вся ненависть и гнев взбешенных гитлеровцев. Не в силах чем-либо помочь ему, Петр терзался от собственной беспомощности. Это не укрылось от внимания Шойриха.
— Петренко, а ты что, не рад? — прервал он свой рассказ и с недоумением уставился на него.
— Завидует вам, господин ефрейтор, — хмыкнул Белов.
— Болею, — буркнул Петр.
— Та шось ни тэ зьив в нашей харчевне, — не удержался Шевченко, чтобы не пройтись по адресу вороватого тыловика.
Тот хоть и не очень хорошо понимал украинский, но по тону, каким это было сказано и выражению лица, понял намек и не остался в долгу. Смерив Шевченко снисходительным взглядом, он язвительно заметил:
— Если тебе наш стол не нравится, я могу похлопотать перед шефом, покормишься за большевистским.
— Так то ж не я, а Петро шось ни тэ зьив, — смешался Шевченко и до самой группы больше не проронил ни слова.
В ее расположении царила зловещая тишина, нарушаемая визгом пилы и стуком молотка. В дальнем конце плаца рабочая команда в спешном порядке сооружала виселицу. Несмотря на то что рабочий день еще не закончился, ни на гимнастическом городке, ни в курилках не было никого. Инструкторы и курсанты, забившись по своим углам, с оглядкой по сторонам обсуждали события прошедшей ночи и дня.
Незадолго до ужина дежурный по группе распорядился, чтобы командиры подразделений вывели своих подчиненных на плац. Инструкторы и курсанты молча занимали свои места в строю и бросали испуганные взгляды на три виселицы. Всех их мучил один и тот же вопрос: для кого две остальные? Прошло пять, затем десять минут, а на плацу так ничего и не произошло. Гопф-Гойер держал мучительную паузу, вымещал на них свою злобу и ненависть. Наконец дверь штаба открылась. Скрип ржавых петель зловеще прозвучал в могильной тишине.
Гопф-Гойер вышел на крыльцо. За его спиной теснились Райхдихт, Рудель, Бокк, Шойрих и остальная штабная верхушка. Их появление заставило подтянуться командиров подразделений и нервной волной прокатилось по строю курсантов. Дежурный по группе подал команду «Смирно». Гопф-Гойер спустился с крыльца, прошел к трибуне, ледяным взглядом окатил строй и остановил на виселицах. Его лицо исказила зловещая гримаса, он обернулся к гауптвахте и гаркнул:
— Комендант, начинайте!
В ответ заработал двигатель, ворота распахнулись, и на плац выехал грузовик. В кузове стоял истерзанный Колесов. По бокам его подпирали два верзилы из комендантского отделения. Грузовик медленно катил вдоль строя и остановился у виселицы.
Гопф-Гойер подался вперед и, окинув строй испепеляющим взглядом, объявил:
— Так будет с каждым, кто изменит Великой Германии! Смерть предателю!