Как-то после войны поехал в Харьков, хотел восстановиться в институте. Чем, думаешь, кончилось? Правильно! Как вспомню, так начинает трясти. Сижу на лавке в парке Шевченко, рядышком парочка негров, болтаем ни о чем. Подходят менты, на них — негров — ноль внимания, а меня за шкирку — и в участок. Я спрашиваю: «За что?!» А они: «За то, что морда черная». Я им: «У них чернее». «Заткнись! Это наши гости!» — рявкнул сержант. «А я кто тогда?! — И тычу в его наглую рожу паспорт. — Вот, смотри! Он такой же, как у тебя, и говорим мы с тобой на одном языке!» Думаешь, слушать стали? Нет! У них кроме резинового дубья других аргументов для меня не нашлось.
Ладно, этих «голубых» можно понять. Им дали команду молотить демократов — молотили, потом коммунистов, а сейчас всех подряд, кто рожей не вышел. Что окончательно убило, так это когда на меня накинулись тетки и пацаны. «Бандит!
Чечен! Морда черножопая!» — надрывалась одна, а другая все норовила лицо поцарапать. В общем, кинули меня в «обезьянник». Там, как водится, отобрали часы, деньги и размазали по стенке. Через пару дней вернули паспорт и сказали, чтобы духу моего ни в Харькове, ни на Украине не было.
Добирался домой, как какой-то шпион, прятался на третьих полках и в тамбурах. Перед глазами мелькали знакомые по прошлым поездкам в институт города и станции, рядом звучала привычная речь. Но это уже была другая жизнь и другая страна, в которой для таких, как я, не нашлось места. Мы стали чужими в этом новом мире, я имею в виду не только себя, но и тех русских, армян, греков, кто после девяносто первого остался в Абхазии.
Тяжело вздохнув, Батал уже без прежней ожесточенности заметил:
— В мире много несправедливости, но я верю, что как бы там ни упирались в Тбилиси, а мирный договор когда-то будет подписан. Рано или поздно все войны заканчиваются миром. Но кто и когда сможет остановить войну, что поселилась в наших сердцах, залечить страшные рубцы в памяти народов, порожденные взаимной ненавистью и горечью утрат?! Говорят, время лечит все, даже самое тяжелое горе. Возможно. Я думаю о другом: сумеем ли мы пронести через годы светлую любовь павших к Родине? Устоит ли наша бескорыстная военная дружба, когда мирная жизнь рассадит нас по разным креслам?.. Не знаю, не знаю…
Спустя пять лет тот наш разговор с поразительной точностью всплыл в моей памяти. Помнил ли о нем Батал, я пытался прочесть ответ на его отрешенном лице. И он словно услышал меня, отшвырнул давно погасшую сигарету, виновато посмотрел на вернувшихся к столу Феликса с Бено и, потупившись, глухо произнес:
— Извините ребята, что хлеб-соль испортил.
— Ладно, забудь! С этими выборами мы все стали ненормальными, — примирительно сказал Феликс и потянулся к графину с вином.
Батал положил руку на стакан, его лицо исказила болезненная гримаса, и с ожесточением произнес:
— Вот ты, Феликс, пожил немало, так скажи, почему на войне мы были вместе, а теперь стали чуть ли не врагами?! Что происходит с нами? Одиннадцать лет назад мы с Денисом сидели в одном окопе, а сейчас из-за Рауля и Багапша готовы друг другу грызть глотки! Сердцем понимаю, что Багапш с Денисом не меньше меня и Рауля любят Абхазию, а вот умом… Нет, не знаю! С Владиславом и Раулем, я уверен, — грузины никогда не войдут в Сухум, а вот с Багапшем и Анквабом…
— Опять ерунду порешь! — перебил Феликс.
Назревала очередная ссора, и Бено поторопился разлить вино по стаканам.
— Не надо! Не буду портить вам настроение, посидим в другой раз, — отказался Батал и поднялся из-за стола.
Мы не стали его уговаривать, вечер оказался окончательно испорчен. Я с грустью смотрел ему в след, и у меня перед глазами возник совершенно другой Батал — из уже ставшего таким далеким прошлого.
Тот вихрастый юноша из послевоенной Ачандары чем-то неуловимо выделялся среди ребят из местной волейбольной команды, с которой мы сошлись в финале. Из-под длиннющих смоляных ресниц бездонными голубыми озерами смотрели не по-юношески серьезные глаза. В них смешались любопытство с неподдельным интересом ко мне, Володе и Юре, приехавшим из России и игравшим за команду Сухума. Мы были первыми в этом высокогорном селе пришельцами из другого мира и из другой жизни — нетронутой и не опаленной пожаром войны. Затем невольно мой взгляд искал его на волейбольной площадке; у реки, где вместе плескались, смывая после игры пот и соль; за праздничным столом и среди танцоров.
Он постоянно был в движении. Азартно и яростно сражался за каждый мяч. Потом во дворе Назима Ахбы вместе с Масиком, Фиридоном и Левиком, подобно челноку, сновал между гостями и столом. А когда грянули первые аккорды, расправив, словно крылья, широченные рукава рубахи, закружил в завораживающем танце вместе с юной Асидой. Каждое их движение было исполнено глубоким чувством.
Ритм барабана нарастал, руки Зурика порхали над ним с невероятной быстротой. Не отставал и Батал. Его ноги едва касались земли, и казалось, что он парит над нею. Зрители восторженными возгласами поддерживали музыканта и танцоров в этом соревновании ритма и движения.
Не усидел на месте невозмутимый Гена Квициния — капитан команды сухумчан. Его статная, могучая фигура величаво выплыла на середину круга. Вслед за ним взлетел и заплясал в искрометной и зажигательной лезгинке Юра Марухба. Хрупкая фигурка девушки то нежной белой лилией припадала к мощному плечу Гены, то грациозным лебедем плыла вокруг Юры, то русалочкой лукаво манила и ускользала от Батала. В круг вступали все новые и новые танцоры. Вихрастая голова юноши вскоре затерялась в толпе.
Поздно ночью закончился этот оставшийся навсегда в нашей памяти вечер в Ачандарах. Здесь, у нетронутых альпийских лугов, на берегу стремительной горной реки, берущей начало у вечных снегов, вопреки времени произошло невозможное. Я возвратился в свое не столь отдаленное прошлое. Прошлое, которое не было замутнено духом стяжательства и алчности, отравлено ядом эгоизма. Где слова «друг» и «Родина» были неизмеримо дороже роскошного шестисотого «мерседеса» или пятизначного счета в «Бэнк оф Америка». Прошлое, когда ты был счастлив в скромной каморке в пик курортного сезона у стен Пантелеймоновского монастыря в Новом Афоне больше, чем в помпезных апартаментах московского «Президент-отеля», и бесконечно рад встрече со старыми друзьями…
С того памятного вечера прошло восемь лет, которые так и не приблизили нас к нашей мечте, а, кажется, только отдалили. И эта сегодняшняя встреча с Баталом, закончившаяся ссорой с Денисом, до глубины души потрясла меня. Спина Батала давно пропала за пальмами, а я все смотрел ему вслед и с грустью думал: «Неужели то прекрасное и полное надежд время, которое нас всех связывало в прошлом, больше никогда не вернется?! Что будет сегодня и что ждет завтра моих друзей? Друзей, каждый из которых по-своему был мне дорог. Кто и что сможет погасить вспыхнувший в их душах безжалостный огонь вражды и смягчить взаимное ожесточение?
Господь?..
Божественная красота этой неповторимой земли?..
Так все-таки — что?!
Великое Слово?! — И слабая надежда согрела меня. — Может, как и тогда — во время ожесточенных боев за Ахбюк, Цугуровку и Шрому, когда решалась судьба Абхазии и ее народа, — кто-то мудрый и справедливый снова найдет то самое заветное слово, которое примирит моих друзей, и на лице Батала опять появится открытая, добрая и обезоруживающая улыбка».