Ингварь растерянно посмотрел по сторонам. Были в обозе белые и чистые льняные полосы, приготовленные специально для перевязок, но где теперь искать тот обоз в царящей повсюду кутерьме?
«А может, все так и оставить, как есть. Все равно ведь не жилец».
Он посмотрел на залитое кровью лицо Ярослава с двумя резко очерченными морщинами, идущими вкось от крыльев острого носа вниз, к уголкам губ, на темно-красную, почти черную дыру, зияющую у него на месте правой глазницы, убеждаясь все больше и больше, что да, и впрямь не жилец. Однако почти сразу же ему вспомнилось лицо Ростиславы, которая всегда была добра и участлива к нему, Ингварю.
Он еще раз оглянулся по сторонам и медленно потащил меч из ножен.
И заключите безбожный князь Константин Резанский уговор с диаволом, продаша ему душу свою черную. И возжелаша он погубити воинство христово, кое прислали в человеколюбии своем братья князья Юрий да Ярослав, дабы освободити люд резанский от оного насильника и душителя.
И возгорелся огнь смрадный из самих пещер адовых пред воинством сим, и обуяша дымвонький шатры князей славных Юрия да Ярослава и тако же и бояр их верных, и дружины их.
Побиты были все, токмо едину князю Ярославу за праведные дела жизнь дарована бысть. Возопиша в то лето во градах многих на Руси люди, рыдаша горька по праведникам невинно убиенным, а Константин же, слыша плач сей скорбный, ликоваша премного душою сваею чернаю.
Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.
Издание Российской академии наук. СПб., 1817
И возгорелся в нощи крест огнен пред воями Константина, и бысть оный будто знак с небес, несущий князю в дар славу, победу и благословенье. И хошь ратников резанских числом бысть вчетверо помене, нежели ворогов, но с божией помощью побита они их. Простой же люд Константин велеша щадити всяко, бо ведал, яко те не по своей воле, но по понуждению шли и в грехе неповинны.
Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года.
Издание Российской академии наук. СПб., 1760
Описываемые события второй по счету битвы под Коломной, пожалуй, наиболее загадочны. Остается только предположить, что некое небесное явление, чрезвычайно похожее своей формой на крест, действительно возникло в ту ночь на небе и светилось за спинами рязанцев, вселяя непреодолимый ужас и панику в стане их врагов. Но с этим атмосферным явлением проще, а вот что за огонь обуял шатры владимирских князей, причем практически одновременно, – остается лишь строить догадки.
Я предполагаю, что это был, скорее всего, так называемый «греческий огонь». Попал же он к Константину благодаря отцу Николаю, выезжавшему для получения епископского сана в Никею. Тогда легко объясняется, что именно за это приобретение рязанский князь впоследствии так уважительно относился к этому священнослужителю.
Утверждают, что человек, канонизированный впоследствии церковью, не мог этого сделать, ибо всегда болел душой за мир. Но, во-первых, он мог взять с Константина слово никогда не употреблять его для нападения, а во-вторых, вполне возможно, что отец Николай как раз ничего об этом и не знал. Добывали же этот важнейший секрет его попутчики, посланные князем одновременно с будущим епископом в Никею.
Другое дело – как им сумели облить, да еще одновременно, все шатры владимирцев и суздальцев? Может, со стен Коломны? Трудно сказать наверняка.
Что же касается других попыток объяснить случившееся, вроде использования тех же гранат, как это утверждают молодые ученые Ю. А. Потапов и В. Н. Мездрик, то достоверно установлено, что впервые они были применены значительно позднее, поэтому даже не имеет смысла их опровергать – это сделано задолго до меня.
О. А. Албул. Наиболее полная история российской государственности. СПб., 1830.
Т. 2, с. 140—141.
Сейчас, когда сам бог, быть может, беден властью,
Кто предречет,
Направит колесо к невзгоде или к счастью
Свой оборот.
В. Гюго
– Эй, паря, ты чо, помереть собрался, – услышал Ингварь за своей спиной. – Ведь ясно же всем сказывали – бросай мечи, – но он даже не обернулся, продолжая лихорадочно кромсать грубое шатровое полотно.
– Умом рехнулся, – предположил голос помоложе. – Ты глянь-ка на него, дядя Тереха, молодой вовсе, вот и спужался.
– Не мудрено, – вздохнул человек постарше.
Княжич тем временем все резал и рвал полотно на куски. Наконец, решив, что нарезанного будет достаточно, он отбросил меч в сторону, опустился на колени и начал осторожно снимать с неподвижного Ярослава кольчугу.
– Ах, вон оно что, – удовлетворенно протянул голос постарше и сразу помягчел: – Это совсем иное. Подсобить болезному – дело святое. Ну-ка, Тяпа, подмогни малому, а то он в одиночку не управится.
– Дядя Тереха, я же крови боюся, – заныл голос помоложе и после паузы добавил более испуганно: – А ведь ты вспомни, как вечор упреждали: ежели кто живой под шатром остался – немедля к князю бежать. Вот давай я и сбегаю. Я же прыткий.
– Прыткий он, – прогудел недовольно дядя Тереха. – Ну, делать нечего, беги отсель, а я сам подсоблю. Двигайся, орел, – брякнулся рядом с Ингварем на колени крепкий коренастый мужик, заросший по самые глаза изрядно поседевшей бородой, и принялся сноровисто помогать княжичу освобождать раненого от стальной брони.
Какое-то время они молча возились, мешая друг другу, но потом дела пошли на лад, и еще через пару минут с боевой амуницией было покончено, и они перешли к одежде. С нею справились и вовсе на удивление быстро, причем дядя Тереха ухитрился сноровисто оторвать от княжеского корзна [33] вместе с куском меха золотую застежку, заговорщически подмигнул Ингварю и молниеносно упрятал ее за пазуху.
– Токмо ты князю нашему не сказывай, – буркнул он, продолжая сноровисто перевязывать раненого, тихонько постанывавшего время от времени.
В это время сзади вновь раздались голоса, и один из них явно принадлежал Константину.
– Твои орлы, конечно, молодцы, но на пятерку малость недотянули. Это уж пятый из подранков.
– Ну уж, княже, ты прямо захотел, чтоб все в идеале было. А это жизнь, – ответил ему кто-то, тоже очень знакомый.
Ингварь оглянулся. Так и есть – в трех шагах от него стояли князь Константин и совсем еще молодой паренек, который тогда, во время переговоров с ним, Ингварем, занес князю завернутую в тряпицу икону, вывезенную из отчего терема в Переяславле-Рязанском.
Княжич зачем-то схватился за меч, опираясь на него, тяжело и медленно поднялся на ноги и выпрямился, горделиво откинув голову.