Отовсюду хорошо выходило. Так хорошо, что прямо тебе живи да радуйся… если бы не жена – дурища беспросветная. Хотя, с другой стороны, Ростиславу в чем-чем, а в отсутствии верности не попрекнуть.
Не далее как вчера вечером он как бы в шутку поинтересовался, что она делать станет, ежели его, Ярослава, убьют на поле бранном. Так она, зардевшись жарким румянцем, заявила, что после вести такой и седмицы лишней не останется в Переяславле.
– Сызнова к отцу, поди, поедешь? – осведомился лукаво.
– Он вдове уж не заступник, – холодно ответствовала Ростислава. – А монастырей и у нас много. Что близ Ростова изрядно понатыкано, что близ Новгорода. Сыщется и для меня уголок.
И дернула нелегкая Ярослава намекнуть, что в старину жены славянских вождей не в монастырь, а на погребальный костер восходили следом за мужьями, добровольно венец мученический на себя возлагая. И ведь в шутку он такое сказал, а она губы поджала, всерьез восприняла.
– Для иной вдовы в монастырь уйти – тот же венец мученический, – ответствовала строго и добавила загадочно: – Я для себя, наверное, и впрямь избрала бы конец полегче да побыстрее. А там как знать.
Совсем она его этими словами растрогала, и уж порешил было Ярослав снять с себя добровольный обет, который дал, едва узнав, что Мстислав Удатный возвращает ему свою дочь. Надумал он тогда гордый вид принять и пусть втрое меньший срок, чем он в разлуке с нею был, но протомить Ростиславу и долг свой супружеский не исполнять. Пусть знает, что не больно-то он в ней, рыбе холодной, нужду испытывал.
Обет этот Ярослав выполнял честно. К тому же князю в воздержании пара-тройка услужливых девок подсобляли изрядно. Как бы это деликатно сказать – тяготы добровольного воздержания смягчали ему, как могли.
А тут совсем уж решился он, не дожидаясь окончания последнего месяца, осчастливить Ростиславу, прийти к ней, да она сама, как на грех, все испортила. Сверкнула черными глазищами и задала невинный вопрос. Дескать, княгини-то за князьями в огонь шагали, а вот чтобы князья при утере супруги так поступали – не слыхала она ни разу. Да и сам Ярослав, поди, не решился бы на такое, случись это с нею, Ростиславой.
Вот дура, так уж дура! Понятно, чем дело закончилось. Вспылил он сызнова, развернулся и вышел из ее покоев, ни слова не сказав. А что тут говорить, когда и так все ясно. Одно дело – баба, а совсем другое – муж, да к тому же князь. Нашла кого с кем равнять. На такое и отвечать соромно [29] .
Хотя… Вопрос-то она глупый задала, но до того ведь строго пообещала: случись что с ним, Ярославом, и она боле седьмицы в Переяславле не задержится. То есть получается, в монастырь уйдет. А у Ростиславы слово – кремень. Коли пообещала что – выполнит непременно. Стало быть, любит его княгиня. Ох и любит! Ну а что ума бабе бог не дал, так на то сам Ярослав есть. У него, чай, и своего на двоих хватит. Да и ни к чему ей ум-то.
От этих мыслей у Ярослава не просто спал гнев. Он даже улыбаться начал, да и на привале ночном тоже веселился: и Ингваря мрачного тормошить успевал, и над боярами своими, включая свежеиспеченных, не раз подшутил.
Ну а раз князь весел, дружине тоже печалиться ни к чему. Это ничего, что битва впереди ждет, что не все после нее назад вернутся. По молодости всегда мыслится, что, может, кому иному в удел полторы сажени земли уготованы, но только не тебе самому. А у Ярослава на сей раз из тех, кому за тридцать стукнуло, не больше десятка осталось. И это на все четыре сотни.
Опять же дозволил князь пару-тройку бочонков хмельного меду почать. На всю дружину такое количество, конечно, не столь уж и велико, но веселья все равно добавляет. К тому же и скорость не утомительная. Шли, не торопясь никуда, давая время догнать их небольшое войско союзным полкам из Ростова, Ярославля, Углича, из прочих земель Владимиро-Суздальской Руси, чтоб с самого севера тоже успели вовремя подойти.
Общий же сбор был назначен у Клязьмы, в том месте, где она ближе всего к Москов-реке подходит – и двадцати верст не будет, если по прямой брать. По Клязьме все пешее ополчение брата Юрия на ладьях должно было подойти, и дружины прочие тоже сюда направлялись.
Место общего сбора было удобным еще и потому, что невдалеке на Москов-реке стоял одноименный град. Хотя, конечно, сельцо это градом трудно назвать, разве что исходя из того, что захудалый кремник там все-таки имелся, но тут суть в другом была. Во-первых, какой-никакой отдых можно было для всех устроить, во-вторых, припас пополнить, лошадей подковать, доспех подправить, а в-третьих, там мастера уже с лета трудились и должны были изготовить нужное количество ладей.
Оставалось только, подобно пращуру Святославу, аки барсу молниеносно прыгнуть с Москов-града на Коломну.
Почему именно на нее? А в этом опять-таки хитрость имелась. Константин, даже услыхав про воинство, все равно решит, что в одну точку и стрела дважды не бьет. К тому же рязанец думать будет, что врагам его выгодней всего путь держать в стольный Владимир, а из него по Клязьме мигом до Оки добраться, которая прямиком к Рязани выведет. Исходя из всего этого, Константин и дружины свои расположит.
На самом же деле по той дорожке придут только Давид Муромский с мордовским князьком Пурешем, который в союзе с братом его Юрием. Пока Константин уразумеет, что перед ним лишь малая часть, да и то не владимиро-суздальских сил, а лишь их союзников, все грады его на Оке уже заполыхают.
Да и на Проне тоже, включая не только Пронск, но в первую очередь и этот, как его, Ряжск, который рязанцем поставлен недавно. О них, да и вообще обо всей южной окраине тестюшка его половецкий позаботится, Юрий Кончакович, которому Ярослав клятвенно пообещал, что коли тот первым доберется со своей ордой до Рязани, то две трети от всей добычи после разгрома Константиновых дружин и взятия столицы его будут.
Известное дело, басурманину, хоть он и крест на груди носит, главное – пограбить вволю. Ну и пусть его. Жалко, что ли, чужого добра. У него, Ярослава, цель иная, можно сказать, святая – за смерть братьев воздать.
Негоже, конечно, получилось со старшим братом. Даже сороковин ждать не стали, а Ярослав сам и на девятый день не остался – сразу после поминок метнулся к себе в Переяславль, смотрины дружине устраивать.
– Ничего. Мы ему тризну в походе справим. Костром погребальным будет сама Коломна, а в жертву целое войско принесем. Куда как любо. То-то ему с небес сладостно будет взирать, – торжественно пообещал он Юрию.
Опять же и уделы появятся, куда можно будет племянников родных усадить. Правда, про это Ярослав вслух не сказал – придержал покамест мыслишку, хотя и считал, что ничего зазорного в ней нет. Ну не владимирские же вотчины перекраивать, в самом-то деле. А вслух не произнес, потому что еще до того брат Юрий заикался что-то там насчет Ростова с Ярославлем. Дескать, о том и брат Константин в мыслях держал, когда Юрия из опалы вызывал и Суздаль вручал во владение. Только распорядиться не успел, впав в скорое беспамятство от горестных вестей. Но это уж больно жирный кус для них будет. Хватит им Пронска и еще чего-нибудь из рязанских владений.