В какой-то мере он это выяснил, правда, ценой гибели всего своего посольства. Хорошо хоть, что рязанский князь на сей раз, почувствовав недоброе, не послал, как обычно, старого Хвоща или Евпатия Коловрата. Поехали несколько ростовских бояр из числа тех, кто жаждал выслужить прощение князя за свою дерзость, проявленную, когда Константин стоял под Ростовом.
Что и говорить – свое прощение они заработали сполна. Да только это была их последняя служба. Вернулись все шестеро на санях, изрубленные, будто мясные туши.
Набольшего из бояр, возглавлявшего посольство, по имени Олима Кудинович, и вовсе признали лишь по приметным ножнам и дорогому поясу. Лица у него не было вовсе. Руки и ноги, правда, оставались целыми, но туловищу уже не принадлежали – лежали рядом с ним на залитой кровью соломе. Тут же валялись и прочие тела.
С ними рядышком, только на двух других санях, лежали слуги и дружинники.
Не пощадили никого, даже возниц. Потому правил поездом из трех саней какой-то черниговец. Был он неразговорчив и, судя по всему, уже настроился на скорую гибель от рук рязанцев. Во всяком случае, когда Константин запретил его трогать и с миром отправил назад, вид он имел весьма удивленный, примерно как человек, который второй раз родился.
Но кроме этой дикой выходки с посольством, как ни удивительно, черниговский князь пока ничего не предпринял и, судя по тому, что доносила разведка, даже не собирался предпринимать. Во всяком случае, в ближайшие пару-тройку месяцев, потому что до весеннего половодья оставалось всего полтора, да еще полтора кидай на то время, пока спадет вода и подсохнет земля. А потом сев – это святое. Что он задумал, оставалось только догадываться.
А может быть, и не задумал ничего. Со здоровьем у него и так было не ахти, а после смерти сына он и вовсе сдал. Там теперь всем его брат заворачивал, Мстислав Святославович, который шел следующим по старшинству. И посольство порубленное, как Константину донесли верные люди, тоже его работа. Да и письмецо, которое передал черниговец, что покойников в Рязань привез, тоже лично он писал. Было оно совсем коротким и состояло всего из одной фразы, взятой из библии: «Не мир, но меч». Что она означает – мудрено не догадаться. Значит – война.
Но, как бы ни было, а пока у Константина и Вячеслава появилась передышка. Вот ее-то и можно было, хоть и с некоторой натяжкой, считать чем-то хорошим. Оставалось лишь выжать из образовавшегося затишья все возможное, успев разобраться с восточными соседями.
Русский город Великий Устюг, который взяли войска булгар, был, образно говоря, лишь пробой пера булгарского эмира. Стоит промолчать или того хуже – уступить, и следом за первой ласточкой тут же полетят остальные.
А там и мордва непременно зашевелится, и есть с чего. Этот народ хоть и состоял из двух, вечно враждующих между собой племен: мокша и эрзя, но и про набеги на русские земли их князьки тоже не забывали. Ныне один из них – Пуреш, давно лежал в сырой земле, но тем опаснее был Пургас, который возглавлял племена эрзя. В отличие от Пуреша, ориентировавшегося на владимирских князей, Пургас входил в союз с волжскими булгарами и потому был опасен вдвойне.
Со всех городов Рязанского княжества, которое теперь включало в себя не только скромные муромские земли, но и всю Владимиро-Суздальскую Русь, были уже собраны полки. По настоянию своего князя Вячеслав скрепя сердце призвал под военные знамена, которые уже красовались над каждым полком, даже совершенно необученную молодежь.
Впрочем, Константин и сам не собирался кидать неопытных парней «под танки». Предполагалось, что все они станут войсками так называемого второго резервного эшелона, в битвах участия вообще принимать не будут, но зато хотя бы получат первые военные навыки: как в строю себя вести, как в походах и так далее.
Опять же, что ни говори, а вернуться они должны были с победой, что непременно придаст каждому дополнительную уверенность в себе и в своих силах, хотя молокососам навряд ли придется браться за меч.
Целыми днями Вячеслав буквально не слезал с седла, а по вечерам все вычерчивал карты предстоящих боевых действий, маршруты движения, продумывая наибыстрейшие способы доставки кормов для лошадей и продовольствия для неимоверно разбухшей армии.
Реально предполагалось вести бои мощной пятитысячной конной дружиной и двадцатитысячным пешим ополчением, хотя большая часть ратников, по мнению Вячеслава, была еще очень и очень «сырой».
Не рискуя полностью оголять тылы, чтобы не заполучить коварного удара в спину со стороны черниговцев, воевода скрепя сердце оставил две полутысячи и раз десять проинструктировал «верховного главнокомандующего западной группировки» Изибора, по прозвищу Березовый Меч, о способах и средствах связи, об условных сигналах и даже научил его пользоваться элементарным шифром.
Еще одним из инструктируемых был командир второй полутысячи, чудом выживший после резни под Исадами, молодой ратник по прозвищу Козлик.
Вячеслав знал, кого оставлять. Оба полутысячника отличились еще под Исадами, когда, рискуя собственной жизнью, спасали князя Константина от погони.
Прозвища свои они получили еще раньше. Изибора так прозвали за то, что во время обучения ратников он всегда брал в руки только березовый меч, дозволяя остальным атаковать его настоящими, стальными, и все равно одерживал победу. Козлик же получил свое прозвище не столько за мастерство, сколько за технику ведения боя. Он перемещался так легко и виртуозно, будто не фехтовал с мечом в руках, а танцевал в хороводе на Купалу.
А командирами двух сотен у Козлика были недавние черниговские дружинники – Басыня и Груша. В сотне у последнего служил и Спех. В десятники он еще не выбился, однако все шло к тому. Но вообще такие пришлые командиры были не правилом – исключением.
В основном Вячеслав выдвигал начальников из своей дружины. Чтобы проверенные, надежные. Сам выдвигал и сам же потом постоянно жаловался, что остался совершенно без командирского резерва. Воевода, конечно, несколько преувеличивал, не без того. Запас-то у него все равно имелся, хоть и небольшой.
Зато о пешцах теперь можно было не беспокоиться: все командиры – орлы, да и только. Из старых испытанных вояк там были в тысяцких Пелей, Позвизд, Искрен из Пронска, где в сотниках ходил Юрко Золото, и еще много исконно рязанских. Помимо них, на такие высокие должности было назначено и множество новых людей, которым Вячеслав доверил не только десятки и сотни, но и тысячи.
Правда, сделал он это лишь после долгих уговоров князя, который несколько дней подряд вдалбливал в него, что если того же Пелея поставить куда-нибудь в Суздаль, то спустя два-три года его, образно говоря, все равно «осуздалят». Зато если полк возглавит свой, коренной, чтобы жители могли гордиться земляком, то после двух-трех лет, проведенных в составе рязанского войска, и он сам, и весь его личный состав, наоборот, «орязанятся».
– Хоть сюда политику не суй, – отбивался поначалу Вячеслав.
– Это не политика, а психология пополам с социологией, – убеждал Константин. – Они должны чувствовать себя монолитом – единым кулаком.