– Русские воины стоят очень дорого, ибо они стойкие и бесстрашные, умелые и крепкие. Не думаю, что всей сокровищницы достопочтенного Ильгама ибн Салима хватит, чтобы выдать им достойную плату.
Это был явный отказ. Керим обреченно вздохнул. Теперь можно сворачивать все переговоры – пользы не будет. Эх, Абдулла, Абдулла…
– Но, уважая ханские седины и желая порадовать сердце больного правителя, чтобы он как можно быстрее выздоровел, а также будучи в восхищении от простой прямоты и искренности достойного наследника его престола, я согласен на все то, что предложил Абдулла-бек. Дружбу, особенно поначалу, всегда надо испытать на прочность именно делами. Во всяком случае, до тех пор, пока она не окрепла. Через годы и так всем будет ясно, какова ее цена. Сейчас же иное. И я готов протянуть руку дружбы этому смелому и чистому душой беку, ибо мое сердце отныне открыто перед ним настежь.
С этими словами рязанский князь встал со своего места, и они обнялись с Абдуллой прямо посреди шатра.
Керим не верил своим ушам, но все равно был в восторге. Впрочем, могло статься и так, что ликовал он рано. К Константину тут же устремился Евпатий Коловрат и быстро шепнул на ухо:
– Княже, может, прервемся на сегодня, чтоб обговорить сказанное как следует. К тому же ты истинно сказал, что такая помощь дорогого стоит. Увеличить бы на пять-шесть тысяч гривенок их выплаты, а?
– Прямо сейчас вписывай как сказано, боярин, – упрямо тряхнул головой князь.
– Потеряем много, – вздохнул Коловрат.
– Зато приобретем дружбу, а она, как ни крути, дороже стоит, – ответил Константин. – А если уж тебе так обидно, что мы дополнительно ничего не получим, то ты тихонько в договор, там, где о гривнах говорится, добавь одно словечко малое – рязанских. Какой князь – такие и гривны.
– Так это же! – чуть не ахнул, но тут же, испуганно покосившись на Керима, осекся Евпатий и заверил шепотом: – Все сделаем.
С давних времен, когда еще земли на Руси были подвластны одному лишь киевскому князю, во всех договорах указывалось число гривен именно его чекана. Их можно было заменить серебром, равным по весу нужному количеству киевских гривен из расчета по сто шестьдесят граммов за каждую. Затем слово «киевских» употреблять перестали, потому что оно и так было само собой разумеющимся. И теперь, за счет включения в пункт договора всего одного уточняющего слова, говорящего о конкретной, а не абстрактной русской гривне, Константин одним разом приобретал дополнительно свыше полутонны серебра. Ведь изготавливаемые в Ожске рязанские монеты по своему весу, согласно княжескому указу, равнялись более тяжелой новгородской гривне, весившей двести четыре грамма. Сделано это было специально, чтобы их покупательная способность не уступала «северной сестре».
Получалось, что Константин и лицо свое соблюдал, отказавшись торговаться о дополнительной оплате выгодного для булгар мирного договора, но в то же время все равно увеличивал дань. Пусть не наполовину, как предлагал Коловрат, а вдвое поменьше – только на пятую часть, но зато без малейшей торговли и лишь за счет разницы в весе.
Послы Волжской Булгарии деньги считать умели хорошо, и почти каждый уже видел необычную монету, появившуюся на Руси полгода назад. Но Константин был уверен в том, что возражать те все равно не станут.
Во-первых, уж больно много выгод сулили новые условия договора, по сравнению с которыми увеличение суммы дани всего на двадцать процентов – незначительный пустяк.
Во-вторых, они тоже сохраняли «лицо», ведь количество-то гривен и впрямь не увеличилось. Следовательно, честь эмира Булгарии не порушена, и он выступает равноправным партнером, а не данником.
А как же иначе, коли все эти гривны названы не выплатой дани, а всего-навсего подарком, призванным подтвердить мирное хорошее отношение Волжской Булгарии к своей западной соседке. Более того, за возможную военную помощь со стороны Рязанской Руси Ильгам ибн Салим не раскошеливался ни на одну гривну, если брать их строго по счету, а не по весу.
С Абдуллой же Константин расплатился за свою маленькую уловку уже этим вечером. Плата была щедрой – жизнь наследника престола стоила гораздо дороже какой-то лишней полутонны серебра. Произошло это на веселом пиру, когда уже было изрядно выпито и съедено. Князь, больше по привычке, чем из недоверия, украдкой окунал свой перстень с алым камнем в каждый из кубков, что ему наливали.
Последний тост провозглашал фатих Керим. Он предложил в знак нерушимой дружбы, которой отныне связаны обе державы, обменяться всем кубками и оставить их у себя на вечную память об этой встрече.
Абдулла-бек, сидящий рядом, охотно протянул свой кубок Константину. Тот в ответ отдал свой и вновь больше по привычке, чем из какого-либо подозрения, тихонько обернув перстень камнем вниз, коснулся им медовухи. Коснулся – и глазам не поверил, когда красный цвет немедленно сменился на голубой, синий, фиолетовый, а потом чуть ли не почернел.
Немного поразмыслив, он протянул кубок обратно беку:
– Извини, Абдулла, но я как-то привык из своего. Давай мы выпьем, а уж потом обменяемся пустыми чарами.
– Как скажешь, – охотно согласился Абдулла и, не колеблясь, поднес к губам взятый у князя кубок.
Сомневаться не приходилось. Ни при чем тут ханский сын.
– Не пей, – быстро шепнул ему Константин на ухо, изображая пьяную улыбку и гадая, кто же сумел подсыпать яд наследнику трона.
Тот непонимающе обернулся, в глазах стояло искреннее недоумение.
– Кто-то подложил тебе отраву в кубок, – пояснил Константин, не переставая улыбаться. – Ты отдал кубок мне, а я, перед тем как пить, проверил. Извини, друг, я поначалу на тебя подумал, вот и вернул его обратно.
– Но кто это сделал? – побледнел Абдулла.
– Во всяком случае, не Керим, иначе яд достался бы тебе. Да улыбайся же ты, чтобы никто ничего не заподозрил, – прошипел Константин.
Абдулла с усилием растянул в улыбке посеревшие губы.
– Вот так уже лучше, – ободрил князь. – А что касается яда, то ты о том даже и не думай, – обнадежил он приунывшего наследника булгарского престола. – Знай, гуляй себе и жизни радуйся. Говорят, кто раз от смерти ушел, к тому она потом долго не заглядывает.
– Но кто на это решился?
– Скоро узнаем, – заверил Константин, подзывая к себе Любима.
Впрочем, тот уже и сам спешил к князю. Лицо его было озабочено, даже перепугано.
– Радуйся, Любим. Радуйся и улыбайся, – вполголоса сказал князь дружиннику, подавая пример.
Тот непонимающе захлопал глазами, потом сообразил, фальшиво улыбнулся и зашептал:
– Тревожно мне что-то, княже. Вон у того крючконосого слова чудные в голове гуляют. Все бубнит: «Выпьет – не выпьет, выпьет – не выпьет». Вот мне и помыслилось нехорошее. Думаю…
– Это который в зеленой чалме? – перебил его Константин.