– Я боюсь, что если мы не сможем договориться с кааном, то княжич от столь тяжких переживаний может скончаться, – заметил Бату.
– Отчего ж с хорошим человеком не сговориться. Ты сказывай, хан, сказывай, – поторопил Пестерь.
– Я ведь уже говорил, что мне самому ничего не нужно, – напомнил Бату. – Мое сердце жаждет только справедливости. Пусть твой каан не мешает мне устанавливать ее у булгар и сам займется тем же в собственных владениях. Святозар – воин. Ему больше по душе вольная кочевая жизнь. Поэтому он хочет немногого – все степи с крепостями, какие только есть у Константина. Ну и еще сам град Рязань. У кочевых народов принято родовой улус отдавать младшему из сыновей, чтобы он помог своим родителям сытно и спокойно жить в старости.
– Ты считаешь, что если мой государь не отдаст Рязань Святозару, то у него к старости не будет ни куска хлеба, ни глотка воды, ни крова над головой? А мне казалось, что кому бы он ни отдал свои земли, все равно от голода не умрет, – невозмутимо ответил посол.
Бату фыркнул и одобрительно посмотрел на Пестеря.
– Ты молодец, – похвалил он. – Хорошая шутка помогает даже в серьезной беседе. Но у нас в степи Яса едина для всех. Ее соблюдает и простой пастух, и великий каан Угедей, который не спорил со своим отцом, а моим дедом, когда тот завещал родной улус не ему, а младшему сыну Тули.
– И наш государь говорит, что Русская Правда едина для всех – от царя до смерда, – согласился Пестерь. – Но в ней прописано иное. И как нам тогда быть, великий хан, если весь русский народ от Галича и Киева до Рязани и Нижнего Новгорода будет жить по Русской Правде, а сам царь – по Ясе твоего деда? Хорошо ли это? Одобрит ли его народ?
– Хоп! Я сказал все, что хотел, – буркнул Вату, вновь не сумев найти нужного ответа. – Передашь мои слова своему царю и привезешь мне его ответ. Но ты должен поторопиться. Святозар – мой союзник. В благодарность за то, что он для меня уже сделал, – я имею в виду крепости на Яике и искусство огненного боя, – я обещал подарить ему жизнь княжича. Он свое слово уже сдержал. Я не знаю, что мне ему ответить, когда он приедет сюда и напомнит о моем слове, – и пытливо впился глазами в лицо посла, однако, не заметив на нем ни тени тревоги или волнения, разочарованно продолжил: – Если ты очень поспешишь, то я, пожалуй, немного обожду с ответом Святозару, а потом все будет зависеть от слов твоего каана, – и снова пристально посмотрел на Пестеря.
Однако проклятый урус будто издевался над ханом, держа свои чувства за семью замками.
– Иди, – почти сердито повелел Вату. – Я устал и хочу спать. И еще у меня много дел, – невпопад добавил он. – А ты иди и думай.
Однако невозмутимость Пестеря была лишь маской. Каждый, кто смог бы сейчас проникнуть в большой посольский шатер, на вершине которого реяло красное полотнище с гордым белым соколом, широко раскинувшим свои крылья и сжимающим в когтях меч, увидел бы совсем иное.
Посол метался из одного угла в другой, благо шатер, в отличие от круглой юрты, эти углы имел. Все остальные, сидя на лавке, лишь молча наблюдали за этим.
Иногда усилием воли Пестерь заставлял себя остановиться, а то и усесться на лавку, но ненадолго, после чего вновь продолжал блуждать из угла в угол.
– Что ищет – неведомо, – прокомментировал Яромир.
– Пятый угол, – пояснил Ожиг Станятович. – Вот только найдет ли, бог весть.
– Ну как я государю скажу, что его внук в полоне, а сын и вовсе иуда?! – завопил Пестерь, возмущенно глядя на сидящих товарищей. – А вы тут расселись как ни в чем не бывало, словно вам и дела до этого нету!
– Кто легко верит, тот легко и пропадает, – невозмутимо отозвался Ожиг Станятович. – Мало ли что там нехристь сбрехнет. Покамест у нас ни видо-ков, ни послухов [85] , ни самого Святозара. Да и княжича Николая хан нам тоже не показал. Одни словеса голимые.
– Это ты к чему? – буркнул Пестерь.
– К тому, что есть близ Рязани селище, Березовкой прозывается. А в нем смерд проживает. Его за язык все Клюкой [86] величают. И вот этот Клюка иной раз такое загнет – на санях лжу не увезешь. На деле же – ни крупицы правды. Вот у кого хану поучиться бы.
– Так ты мыслишь… – растерялся Пестерь.
– А тут и мыслить неча, – хмыкнул старый боярин. – Лжа все это голимая. Так почто над ней голову ломати?
– А ежели нет? – вступил в разговор худой как жердь Копр – человек воеводы Вячеслава. – Что касаемо пушек, то тут он не сбрехал. Мои люди самолично их в стане у хана углядели. Малых орудий аж семь десятков да больших девять. Спрашивается, откель они у него?
– Так это он в степи отнял у тех, кого побил, – предположил Яромир.
– В степи полсотни орудий было и ни одного тяжелого. Выходит, остатние в Оренбурге взяты. А как поганые в крепость проникли? – спросил Копр.
– Разве устоишь, когда на тебя такая силища наваливается? – буркнул Ожиг Станятович.
– Отчего же не устоять. Вон Сувар-то, перед глазами. И силища не помогает. Выходит, что… – а договаривать не стал, толкнув в бок Церя. – Скажи им про Святозара.
Церь смущенно кашлянул в кулак и тоскливо покосился на Копра.
– А надо ли? – осведомился он тихо.
– Надо, – отрезал Копр. – Это начальные у нас разные. У них – боярин Коловрат, у меня – воевода Вячеслав Михалыч, у тебя – боярин Любомир. Но государь надо всеми ими единый, стало быть, и мы все одним делом занимается, разве что с разных сторон на него глядим. Чего уж нам таиться. Опять же неведомо как завтрашний день сложится, кто из нас живой останется, – безжалостно продолжал он. – Хорошо, если все семеро, а если один? Выходит, все про все и ведать должны, чтоб в случае чего государю от наших смертей урона не было.
– Перемигнулись тут мои людишки с охраной, коя нас от прочего стана отделяет, – нехотя начал Церь. – Они хушь и нехристи, а до хмельного меду большие любители. Ну а пьяный, как малый, – что на уме, то и на языке. Так вот, сказывали они, что видели Святослава в большой гриднице в Оренбурге, где басурмане пир устроили по случаю победы. Сидел Святозар на том пиру в обнимку с Бату да еще с кем-то из ханов. И княжича Николая они тоже видели, хошь и мельком. Раны у него тяжкие, так что сбрехал хан про здравие, но живой.
– И как я про все это государю сказывать стану?! – вновь простонал Пестерь.
– Как есть! – отрезал Церь. – А не хошь, так я, коль жив буду, сам ему поведаю. Мои людишки языки им развязывали, стало быть, мне и ответ держать.
– А мне про пушки, – невозмутимо добавил Копр и ободрил посла: – Выходит, тебе только про то говорить придется, что сам Бату нашему каа… тьфу ты, прости, господи, нашему царю предложил.