А поразмыслить Митрофану Евсеичу и впрямь есть над чем. Он, конечно, находится не в числе преступников – по другую сторону, но на Руси от сумы да от тюрьмы, а в это время и от плахи зарекаться не стоит. Да и не дурак подьячий. Прекрасно понимает, что схваченные новгородцы, которых сейчас пытают в Москве, совершенно ни в чем не повинны, и кого они назовут в числе своих сообщников – неведомо. Точнее, ведомо, но только царю и палачам. Кого они подскажут, тот и покатит прицепом, а уж выбивать после этой подсказки нужные признания – дело техники. Всего-то и надо – подвесить на дыбу да заставить нянчиться с «дитем». Не признаются? Ну тогда в качестве отдыха положат этого человека на «боярское ложе», чтоб мозги «прогрелись», да и все остальное тоже.
Так что есть над чем призадуматься Митрофану Евсеичу, над чем поломать голову, пока она еще у него на плечах. И пусть он не знает о грядущем московском «представлении», но и сам должен догадываться, что после массовых казней во время «новгородского похода» прошел уже месяц, и не исключено, что царь-вампир опять проголодался. Да и не обязательны они, массовые-то. Нашему подьячему сойдет и в индивидуальном порядке. Какая ему разница – сто голов слетят с плеч вместе с его собственной или одна-две.
Встал подьячий, в тулупчик свой бараний закутался – никак озноб пробил – походил в задумчивости, снова сел.
– Я тут всего с месяц,- буркнул он.
Получается, вроде он оправдывается передо мной. Очень хорошо. Значит, прочувствовал и осознал. Теперь можно и отпустить палку, а то перегнешь – треснет, но не палка, а моя спина. Возьмет да и решит, что надежнее всего концы в воду. Меня то есть. Как Иосиф Виссарионович учил: «Нет человека – нет проблемы». И все. И шито-крыто.
– Слыхал я уже о тебе. Сказывали людишки, что за последние седмицы и впрямь поменьше озоровать стали,- подтвердил я его слова.- И о том можно царю-батюшке поведать.
Тяжел взгляд у подьячего. Буравит так, словно в душу заглянуть хочет. Оно и понятно – боится ошибиться, вот и силится уяснить, правду я сейчас сказал или нет.
– Да ты не боись, Митрофан Евсеич,- успокаиваю я.
Сам же будто невзначай кладу руку на стол, а на ней…
Так и впился подьячий – глаз от моего перстня отвести не может. А камень, словно и впрямь что почувствовал, так расстарался – даже у меня от искорок зарябило. И странное дело – темно ведь в подвале. В Питере, когда белые ночи, и то светлее на улице, чем тут, где из светильников пяток плошек на стенах, да еще на столе подсвечник-тройняшка, вот и все. Угли же и вовсе не в счет – жару от них много, но света они не дают. И тем не менее светится мой лал. Чуть пальцем шевельнул, и тут же новая струйка искорок во все стороны, да не простыми брызгами – разноцветными. Даже чудно.
– То мой тайный знак,- пояснил я лениво.- Буду у палат государевых, им и извещу Иоанна Васильевича, что прибыл, мол, да не просто, а с радостной вестью.
Смотрю, а по лицу подьячего уже и пот потек, и не каплями, а целыми ручейками. Не иначе как я своей цели не просто достиг – перескочил родимую. Пора назад поворачивать, в смысле снова успокаивать, а то как бы чего не вышло.
– Особого зла я на тебя не держу,- напомнил еще раз,- Чай, не по своей воле ты меня поймал – службу государеву исполнял, да не просто так – с пониманием, с усердием, да еще и с выдумкой. И про обоз купеческий, как приманку для татей, тоже славно. Сам придумал или подсказал кто?
– Сам,- расслабился подьячий и вытер пот рукавом. Значит, пришел в себя.
– Это хорошо, что сам,- одобрительно заметил я,- Такие людишки Иоанну Васильевичу ох как нужны. А что худороден, так это не беда. Сам ведаешь, разных он привечает. По нынешним временам худородство, если помыслить, не в упрек, а в похвалу. Иной родом из именитых, а копнешь в душе – гниль одна да желчь ядовитая на государя нашего. Сказывал мне про таковских Григорий Лукьянович,- Это я уже так, на всякий случай напомнил, а то вдруг позабудет про мое знакомство с Малютой.
Совсем расслабился Митрофан Евсеич. Улыбается, головой кивает в такт моим словам. Только недолго это было, минуту, не больше. А потом вдруг как подскочит, как хрястнет по столу своим кулачком, да с маху, от всей души, аж доска застонала. А глаза вообще ошалелые, будто ацетона нанюхался.
Видать, снова я прокололся, и крупно. Знать бы только где.
Но на сей раз бог миловал. Не в мой адрес предназначался его гнев. Это он против татей злобствовал, которые напали на царского посланца. Что-то вроде выражения солидарности, пускай и запоздалой.
А я до конца дожимаю. Ехать-то мне не на чем, вот и намекаю, чтобы тот, кто такое безобразие допустил, за него и раскошелился. Правда, тут уж подьячий уперся, не сдвинешь. Оно и понятно. Мало того что одарил купца ефимками, так теперь еще коня подавай да деньжат на дорогу отсыпь. А не давать боязно – такого гонец наговорит, сто раз потом пожачеешь, что пожадничал.
Но Митрофан Евсеич и тут ухитрился выкрутиться, да как ловко.
– Тебе надобно неприметно проскочить в Москву? – спросил он задумчиво.- Ну а неприметнее, чем с торговым поездом,- (это у них так обоз называют),- не придумаешь.
Словом, всучил он меня тому, кто и донес – торговцу Ицхаку бен Иосифу. Тот на свою беду еще грузился у ста- рицкой пристани, гак что проезд я себе обеспечил. Одно худо – не вызволил я из темницы Апостола. Отказался мне его выдать подьячий. Наотрез.
– Сам зрил – указал на него Посвист,- сокрушенно разводил руками Митрошка,- Как же можно?! Опосля ты первый и учнешь в меня перстом тыкать. Мол, на Руси за мзду татей выпущают. Да уже не на одного Григория Шап- кина укажешь, а и на меня с ним заодно.
Но это была, так сказать, официальная причина. Фактическая же заключалась в том, что я его чересчур сильно запугал. Как ни старался соблюсти меру, но все одно – перебор. Вот Митрошка и оставил у себя Андрюху. Для страховки. Ежели тайный посланец королевы поведает о подьячем что худое, то у него тут как тут Апостол. Вот, мол, каковы слуги у этого посланца – тати первостатейные. Разве ж я мог поверить, что сей Константино не умышляет ничего худого, глядючи на этого Андрюху?! Да нипочем!
И тут я тоже ничего не нафантазировал. Об этом мне сказал сам Митрошка. Почти без намеков. Открытым текстом.
Вот так взял хозяин щенка на руки, да не удержал, выронив в ледяную воду. А берег-то крут, самому не вылезти. Говорил же я себе: не бери парня. Да куда там – доброе дело захотел учинить, как Иванушка в сказке «Морозко».
Вот судьба в лице сказочного старичка-боровичка и состроила мне медвежью морду…
И с пещерой получилось из рук вон плохо. Нет, попасть я туда успел. Скрывать мне было нечего, поэтому я выспрашивал все в открытую. Мол, хочу в этих краях построить себе домишко, но чтоб как в Италии, то есть из камня, а то уж больно часто у вас на Руси пожары происходят. Так вот где бы мне этого камня наломать?
И показали, и даже проводили. Пока шла погрузка, я успел обернуться и туда и обратно. Разумеется, с людишками Мигрофана Евсеича, которые от меня ни на шаг. Дескать, чтоб я в третий раз татям не достался.