В ряде случаев обнаруживалась добрая воля, собственность постепенно обретала прежних хозяев, а церкви приобретали должный вид. В Калужской области в Свято-Пафнутьев Боровский монастырь постепенно возвращались принадлежавшие ему помещения. В Смоленске мне довелось видеть дымящуюся свалку на стихийном рынке перед оградой храма 12-го века. Отправленные мэру города письмо и фотография возымели действие. Городу было стыдно выглядеть столь непрезентабельно. Но церкви даже в центре Смоленска, увы, оставались в основном в руини-рованном состоянии. Прежний митрополит Кирилл (до восшествия на патриаршью кафедру) не очень-то заботился о своей вотчине.
В большинстве случаев бюрократия не выпускала собственность из своих рук, большинство церквей и земля под ними оставались за бюрократией, а Церкви передавалось лишь право безвозмездного пользования. В Санкт-Петербурге администрация предпочитала сдавать прежние церковные помещения коммерческим структурам и молча обходила обращения депутата. В Вологодской области я видел множество прекрасных монастырей. Все они были в страшном упадке после большевистского разорения. Они трудно поднимались на ноги. Робкие монахини просили заступиться за них, заставить чиновников вернуть им хотя бы руины и землю под ними. Чиновники государственные стояли насмерть, а церковное начальство предпочитало «не высовываться».
На базе какой политической культуры строится наша государственность, какую культурную политику государство сегодня проводит? Если мы считаем себя продолжателями древней культуры, то являемся ли мы продолжателями древней политической культуры? Являемся ли мы продолжателями мировоззрения наших предков в области державного строительства? Не расплатились ли мы за уровень жизни современного человека чем-то более весомым — государственной традицией? Суверенна ли нация, суверенно ли наше государство настолько, насколько самобытная наша культура?
Не надо доказывать, что налицо разрыв — политическая доктрина, лежавшая в основе государства, в XX веке не раз принципиально менялась. Этому изменению сопутствовали также и масштабные культурные процессы. Но культурная классика все же оставалась прежней: ни советские, ни постсоветские культурные эксперименты не признавались тем, чему надо обучать детей в школе. Основной массив советской «классики» во многом продолжал культурные традиции и образцы имперского периода, а идеологизированные элементы были второстепенны.
В сфере культурного строительства определенная преемственность сохранилась в советское время и сегодня остается неизменной — даже в условиях явной деградации среднего культурного уровня населения. Массовая культура в последние годы все больше утрачивает связь с высокой культурой. Культурная политика власти способствует падению вкусов и нравов. Тем не менее, народное самосознание сопротивляется безвкусице и аморализму.
Ничего подобного в деле государственного строительства наблюдать не приходится. Никаких «параллельных» миров, никакого искусства государственного управления, никакой культуры властвования, хоть сколько-нибудь напоминающего имперский период или более ранние периоды русской истории, в современной жизни мы усмотреть не можем. Напротив, государственные мужи всячески чураются любых ассоциаций с государтсвостроительной традицией: они не правят, а «просто работают»; они не формируют Большой стиль государственного управления, а лишь отбывают обязанности «чиновника, нанятого на срок». Они публично соотносят свою деятельность не с государственной традицией, а с фиктивными принципами либеральной доктрины прав человека. Непублично реализуемый принцип властвования также не следует традиции. Он сводится к превращению политики в бизнес, к преследованию выгоды в ее денежном выражении — в лучшем случае государственной выгоды, в худшем случае (наиболее распространенном) — личной выгоды.
Разрыв державно-строительной традиции налицо. Он связан с тем, что официальные круги нашей страны ориентируются на доктрину мультикультурализма, которая имеет хождение на Западе и предполагает отсутствие культурного синтеза: то, что называют культурой, на самом деле оказывается разнородной смесью разнообразных культурных стилей, конгломератом маргинальностей при отсутствии общезначимого культурного стержня. Распространено представление, что русская культура создана разными культурами народов, которые проживали на нашей исторической территории. Ничего подобного, конечно, не было и не могло быть. Русский народ сформировался исторически Ив близкородственных славянских племен и создал свою неповторимую культуру, в которой разнородные «влияния» замечаются лишь исследователями, но не ощущаются носителями русской культуры. Именно русская культура дала возможность развиваться культурам малых народов, народов союзных республик, которые жили вместе с нами в одном государстве. Никак не наоборот.
Русский народ является суверенным источником культуры. Поэтому доктрина мультикультурализма не подходит нам, если мы не хотим краха культуры, вслед за которым неизбежен и крах государственности. Мультикультурализм — это предвестник победы политического сепаратизма и распада государственности. Суверенное государство монокультурно, как бы ни были ценны для нас культурные заповедники коренных народов, соседствующих с государствообразующим. Политический суверенитет связан в России исключительно с русской культурой.
Возрождение православной культуры должно бы способствовать возрождению православной государственности. К сожалению, мы этого не наблюдаем. Мы видим чиновников, исполняющих в храмах роль подсвечников, слышим ритуальные слова, связанные с православием, но мы не ощущаем дел, которые подтверждали бы православность ставшего чрезвычайно многочисленным слоя государственных управленцев. Мы знаем, что в областях и республиках идет восстановление храмов, но не видим восстановления духовности самой власти, деятельной православности государственных служащих, и, прежде всего, чиновников высшего звена — тех, кто определяет стратегические перспективы развития нашего государства. Ведь не секрет, что и хозяйственная деятельность опирается на мировоззрение человека. Поэтому мы наблюдаем конфликт между нашей духовной традицией и актуальным государственным строительством.
Для подавляющего большинства тех, кто занимает высшие государственные посты, покажется анахронизмом очевидная и укорененная в истории формула русской жизни: «Православие — самодержавие — народность». Что такое православие? Это, как часто думают, что-то вроде фольклора, который присущ каждому народу. Ведь у каждого народа есть культура родного очага! Примерно так относятся к православию наши высшие чиновники. Что такое самодержавие? Для некоторых это означает, что историческая Россия была «тюрьмой народов». Так они повторяют штамп советского школьного учебника. А народность? Это вообще что-то непонятное! В лучшем случае народность воспринимается как социальная политика, как слабое воспоминание о необходимости помочь сирым и убогим.
В деле государственного строительства мы видим пренебрежение к традиции, хотя она вполне может быть осмыслена и применена к современности. Не в форме копирования каких-то самодержавных институтов, это бессмысленно. А в принципах государственности, о которых писал в своих сочинениях Иван Александрович Ильин — крупнейший русский философ XX века. Эти принципы приемлемы для современности, несмотря на то, что отражают установки имперского, монархического периода нашей истории.