Правильность этой версии косвенно подтверждал и находящийся в сарае неведомый заступник. Поскольку услышанный мною голос не принадлежал Апостолу, значит, все равно к словам Андрюхи прислушались, иначе бы не выставили сторожа, охранявшего меня от Петряя. Еще одним доказательством этого была и перевязь на моей руке. Тряпица чистенькая, ладненькая, а разве стали бы так возиться с татем? Да никогда. Вон взять того же Петряя. Что-то я не вижу на нем повязок. Хотя нет – это не доказательство. Скорее всего, он цел и невредим, вот и нечего перевязывать. Погоди, а как же рана? Я ведь успел его… или нет? Ну тогда…
Так ничего и не решив, я вновь погрузился в сон.
Мое третье пробуждение получилось невольным. Дверь сарая пронзительно взвизгнула, решительно прерывая сладкий сон, где я вновь был с Машей и даже целовал ее, и в проеме, ярко освещенные солнечными лучами, возникли две широкоплечие фигуры.
– Которого? – пробасил один.
– Корявого, – указал на Петряя второй.
– А тот? – Первый небрежно ткнул пальцем в мою сторону.
– Сказывали, пущай в себя придет, тогда уж и…
Они молча двинулись к «корявому», который, проснувшись от их голосов, как-то неловко завозился, зашуршал, тоненько завопив:
– Не-эт! Я ж все сказал! На что я вам?! Пошто передых не даете?! Вон длинного возьмите!
– Не лги, – почти ласково произнес второй, пока первый взваливал себе на плечо хлипкое и податливое, как куль с зерном, тело липового проводника с безвольно свешивающимися руками. – Лгать грешно. Вчерась, когда Дмитрия Ивановича отпевали, тебя тож никто не трогал. А за того не боись. Очнется – и до него очередь дойдет.
Петряй, морщась, изогнул голову в мою сторону и истошно заорал:
– Вона же он буркалами-то хлопает! Раз зенки открылися, стало быть, пришел в память. Хватайте его!
– Ишь расшумелся. Тоже мне воевода сыскался, – усмехнулся второй. – Середь татей своих голос подавай, а тут мы хозяева. – Но ко мне подошел, посмотрел и бесцеремонно пнул ногой в бок. – И впрямь очнулся, – весело заметил он. – Говорить-то смогёшь? – И снова пнул в бок, поторапливая с ответом.
– Пока могу, – отозвался я, тут же предупредив: – А еще раз пнешь, уже не смогу.
– А он шутник, – восхитился второй.
– Так что, его тоже ташшить? – лениво поинтересовался первый.
– Погодим. Допрежь того обскажем все Никите Данилычу, а уж там пущай он и решит, ныне его терзать али до завтрева подождет. Тебе как сподручнее-то? – полюбопытствовал второй, занес ногу для удара, но бить не стал – не иначе как принял мое предупреждение всерьез.
– Да мне и до следующего лета терпит, – независимо заявил я.
– Точно шутник, – уважительно констатировал второй без тени улыбки на лице. – Ладно, лежи покамест.
Они вышли. Итак, время для раздумий дано. Скрывать мне нечего и особо выдумывать тоже.
Константин-фрязин. На Руси с весны. Ехал с Москвы в Кострому по торговым делам. Подтвердить может купец Пров Титыч. Далее сюда. Зачем? А действительно, зачем? Тут с правдой можно и влететь по самое не хочу, потому что, если сыск ведут сами Годуновы, это одно. Тогда можно смело говорить и о грамотке, и о младшем Висковатом. А вот если допрашивать будет губной староста – тут надо что-то выдумывать, а что именно?
Ну, скажем, решил я кое-чего прикупить у Дмитрия Ивановича, например пшеницу. Или рожь? Или ячмень? Тьфу ты, дьявольщина! Что же он посеял-то? Как бы мне с этими зерновыми впросак не попасть. Ладно, в сторону урожай с годуновских полей. А чего еще можно купить? Огурцов? Репы? Капусты? Ой мелко. Ой враньем как пахнет.
«Тогда так, – наконец осенило меня. – Ничего я у него не буду покупать. Заехал передать привет от его родной сестрицы Анастасии Ивановны. Ну а заодно в качестве ответной услуги посоветоваться, как с рачительным хозяином, где чего и у кого можно купить подешевле. Во как! Получается и складно, и честно. Почти честно», – поправился я.
Теперь мальчишка – каким боком он мне и зачем я с ним таскаюсь. Тут сложнее. Если опять упомянуть Анастасию Ивановну, может получиться худо – и сам не спасусь, и ее семью потяну на плаху. Укрывательство сына царского изменника – это не шутка. Тут пахнет очередным заговором, имеющим – я ведь фрязин – иноземные корни, а это даже не МВД, а госбезопасность, не Разбойная изба, а застенки Григория Лукьяновича – средневекового Берии по прозвищу Малюта.
А если так – сжалился и подобрал в пути, решив позаботиться об убогом. На мне грехов много – торговли без обмана не бывает, вот я и захотел их немного скостить. А что, подходит. Во всяком случае, проверке не поддается, а это уже кое-что. И тут же, без перехода, с тоской подумал: «Господи. Ну почему ж от меня для спасения все время требуется вранье? Ведь не лиходей же я, не тать и дурного ничего не творю, так почему?!»
Ответа я не получил. Не пожелали мне его дать, потому что дверь вновь злорадно заскрипела и в сарай вошла уже знакомая мне парочка с лицами, не обезображенными интеллектом. Двое из ларца, как я успел их окрестить, на этот раз действовали деловито и не рассуждали. Ну правильно, выбирать-то не из кого, так что дискуссия не нужна.
– Ходить-то могёшь? – спросил второй.
– Надо попробовать, – осторожно ответил я.
– Это можно, – согласился второй.
Он невозмутимо сгреб меня за шиворот и, бесцеремонно встряхнув, поставил на ноги. Затем, отпустив, сделал шаг в сторону и склонил голову набок, разглядывая. Я постоял, оторвал ногу от пола и неуверенно двинул ее вперед. Вроде получилось. Вторая отрывалась тяжелее. Но тут я не виноват – пол заходил ходуном, а я не моряк и к качке непривычен. Мотало из стороны в сторону все сильнее, и, когда шторм дошел до девяти баллов, я все-таки не удержался и плюхнулся обратно на солому.
– Я так мыслю, Ярема, что он наверно не дойдет, – сделал глубокомысленный вывод первый, осуждающе покачивая кудлатой головой.
– А ежели дойдет, то к утру, – подхватил Ярема. – А до утра мы ждать не могём, потому как у нас наказ. Стало быть, чаво?
– А чаво? – с любопытством спросил первый.
– Стало быть, хватай его на горбушку и ташши, Кулема.
«Надо же, у них даже имена похожи», – хватило мне сил для удивления, после чего меня взвалили на плечо и понесли куда-то в сторону от главного терема. «Что ж, ехать так ехать», – как сказал попугай, когда кошка тащила его за хвост. Сама кошка молчала. Ей было некогда. Меня, правда, волокли не за хвост, но, наверное, наши с попугаем чувства были чертовски схожи.
Полуподвал, куда меня приволокли, стал пыточной совсем недавно. Это я понял сразу. Уж очень явственно пахло в нем солеными огурцами и квашеной капустой. От непередаваемого аромата пыточной этот запах так же далек, как благоухание кондитерской от выгребной ямы. Но кровью уже попахивало, хотя не сильно. Скорее всего, это была кровь Петряя, беспомощно висевшего на дыбе.