– Думается мне… – начал я.
Однако на сей раз мои деликатные пояснения собственного видения дипломатической переписки особого результата не дали. Можно сказать, что эту встречу, то бишь спор, я проиграл напрочь.
В тексте так и осталось неприкрытое хамство, разве что Иоанн согласился вычеркнуть из концовки «пса смердящего», то есть я добился сущих пустяков. Все остальное, включая нелепейшее требование присылки ему шведской королевской печати, государственного герба и официального титула, осталось.
Нет, царь не отмахнулся от моих возражений, а конкретно пояснил, почему сказано так, а не иначе. Но говорилось оно им столь твердо, что я понял – дергаться в данном случае бесполезно.
Например, по поводу той же пресловутой присылки королевских регалий он пояснил, что, дескать, это плата шведа за честь сноситься напрямую с царем, минуя новгородских наместников, однако он волен не присылать их, только тогда придется общаться по-прежнему.
Пассаж о том, что шведы исстари служили его предкам, он тоже оставил, хотя я наглядно ему доказал, что иметь наемников из какого-то государства не значит владеть этим государством. Можно сказать, втолковывал на пальцах, на примере того же Фаренсбаха и его немцев-пищальников.
– Не станут же твои правнуки утверждать, будто народ Любека, Мекленбурга, Баварии, Саксонии, Штирии и прочих германских областей исстари служил их предкам по той причине, что некоторые выходцы из этих земель были в твоем войске, – говорил я.
Иоанн слушал, согласно кивал, не собираясь ни в чем перечить, но… текст остался без изменений. Вот так вот.
Более того, повернув обратно в Новгород, он повелел Саин-Булату и Магнусу продолжать воевать. Мне царь пояснил, что тем самым лишь ускорит прибытие шведских парламентеров, к тому же для боевых действий остается не он сам, не кто-то из его сыновей или русских воевод, а его данники, но в то же время полноправные государи – один царствует в Касимове, а другого он поставил править в самой Ливонии.
Тон царя был настолько самоуверенным, а синевато-серые глаза лучились таким самодовольством от собственной «гениальной хитрости», что я и тут не стал его ни в чем переубеждать. Бесполезно и даже вредно, особенно если вспомнить, как заканчивал жизнь кое-кто из особо настойчивых и назойливых советников.
Это как в футболе. Судья на поле не всегда прав, зато у него гораздо больше прав. И если он принял решение, то доказывать ему его неправоту не имеет смысла. Во-первых, ничего не добьешься, а во-вторых, получишь желтую карточку. За пререкания. А то и красную, то есть вовсе удалят с поля.
На плаху.
В моем случае, с учетом страховки, можно отделаться подешевле – опалой. Но все равно о Маше придется забыть, а ведь я уже практически подготовил почву для своего сватовства к княжне.
Да-да. Между прочим, и нового свата в известность поставил.
Во всяком случае, на мои тонкие намеки насчет женитьбы, чтобы окончательно осесть на Руси, он реагировал не просто положительно, а весьма бурно, энергично поддерживая меня в этом намерении и тут же ударяясь в бесчисленные советы и наставления, как правильно вести себя с русскими бабами.
Единственное препятствие, которое мне пришлось преодолевать, так это его настоятельное желание помочь с выбором невесты. Считая себя большим знатоком в этом деле – еще бы, имел четырех жен, из коих три уже в могиле, а последняя в монастыре, то есть, считай, тоже погребена, только заживо, – он долго разглагольствовал, что самые лучшие девки у Ваньки Меньшого Шереметева. Дескать, всем удались – что ликом, что ростом, а уж статью и вовсе – каждая чуть ли не в семи пудах весом. У Шуйских они тоже неплохи, но подходящего для меня возраста сейчас ни одной, а вот к Хованским соваться не след – там все сухопарые да жилистые, хотя на лицо тоже весьма и весьма, да ведь с лица воду не пить.
Про породу он тоже не забывал, и я лишний раз убедился, что котируюсь в его глазах весьма и весьма высоко – предлагал-то из самых лучших родов, а как-то, подвыпив, добрался даже до своего, царского. Мол, у него самого девок нет, а если б и были, так я рылом не вышел, но ежели пожелаю, то все равно могу с ним породниться, поскольку остались две девицы на выданье у Ваньки Шемячича-Севрюка [44] , пращур которого сам Дмитрий Донской. Одной из них, Евдокии, ныне уже двадцать четыре, перестарок, хоть и не замужем, зато другой, Марфе, ежели ему не изменяет память, о прошлом годе исполнилось двадцать.
– Выбирай, кого хошь ощасливить, – предложил он, простодушно пояснив: – За кого иного нипочем бы не отдал, все ж таки царского роду, а за тебя выдам.
То есть я для него как конкурент неопасен.
Но даже учитывая знатность девиц, он все равно не упустил случая, чтобы не заметить – обе хороши ликом, но старшая будет подороднее, а уж там как самому глянется. Эдакий чисто практический подход, как при выборе домашней скотины, коровы там или свиньи. Нет, если бы я выбирал невесту для того, чтоб пахать на ней или вообще втихомолку съесть, то непременно воспользовался бы его советом, но…
Пришлось пояснить, что я уже полюбил девушку из рода князей Долгоруких. Поначалу он так удивленно на меня воззрился, будто сделал для себя великое открытие – оказывается, у иноземцев тоже есть душа и они даже могут влюбляться. Ну совсем как человек, а с виду фрязин фрязином.
Потом, поразмыслив, я решил, что это удивление, скорее всего, было вызвано необычной для царя причиной отказа. Не иначе как в его понимании отвергнуть девицу из первосортной русской знати для женитьбы на второсортной, пускай и по любви, было чем-то из ряда вон выходящим.
Иоанн недовольно поморщился, пробормотав себе под нос что-то о незнатности, но затем, вновь оживившись, начал дельно выяснять, какова она из себя. Я почесал в затылке и откровенно заявил, что до девок Ивана Васильевича Шереметева ей далеко и она не тянет ни на восемь, ни даже на семь пудов. От силы шесть, да то неизвестно, Иоанн презрительно присвистнул, после чего я, возмутившись, принялся расписывать ее красу, но вскоре осекся – в глазах царя зажегся какой-то нездоровый огонек, который мне очень не понравился.
– Погодь-ка, фрязин, – задумчиво остановил он меня. – Сдается мне, что я как-то раз мельком ее видал. – С Долгорукими, стало быть, решил породниться… – протянул он. – Ну-ну. – И огонек разгорелся еще сильней.
Это мне и вовсе не понравилось. Да, с Долгорукими, а при чем тут «ну-ну»? Какое может быть «ну-ну»?! Ты чего это, мужик?! Я, если уж на то пошло, за язык тебя не тянул – сам напросился, а теперь «ну-ну». Давай-ка не увиливай, и без всяких-яких! Тебя самого, между прочим, Анна ждет. Нет, не Колтовская, которую ты успел сплавить в монастырь, а Васильчикова, но все равно ждет не дождется, так что нечего тут нукать – не запряг! И вообще, твой номер шестнадцатый – красный кушак через плечо, и вперед, свататься!