А вот то, что поинтересней, я вам расписывать не собираюсь – уж извините. В конце концов, я обещал изложить все события моей жизни, но отнюдь не исповедоваться. Чай, не в церкви. Хотя я и там бы не стал ничего рассказывать. Священнику о грехах говорить надо, а тут какой может быть грех?! Это ж любовь!
Он пришел, этот светлый день,
Он пришел, этот светлый час.
Никого в целом мире нет,
Только ты, только я, только двое нас… [55]
Вот потому я чуть не фыркнул от смеха, когда Андрей Тимофеевич деловито осведомился:
– А не передумает царь-батюшка со своим приездом?
«А если и передумает – поздно уже, тестюшка!» – хотелось мне выпалить ему в лицо и посмотреть, как беспомощно задергается его бороденка.
Очень хотелось. Даже язык зачесался. Нет-нет, я не в фигуральном смысле – в буквальном. Аж во рту все зазудело. Но удержался, не стал ничего говорить, вспомнив про Машу. Он же обязательно на ней отыграется, пока меня нет. Да и ни к чему оно – проявлять злопамятство. Крови, конечно, старик моей попил – будь здоров, но чего уж теперь. Опять же и племяш его двоюродный, Осип, тоже в живых остался. Да и вообще, влюбленные – народ отходчивый и добродушный, и не стоит создавать исключения из этого правила, хотя бы из-за одного того, что он – ее отец. Не будь его – не было бы и моей ненаглядной. За такое можно много грехов простить. Как там Христос призывал? Семижды семь? Нет, тут он подзагнул, но с десяток – запросто.
К тому же я узнал, в чем крылась истинная причина столь резкого охлаждения ко мне Андрея Тимофеевича. Она оказалась лежащей на поверхности, то есть была впрямую связана с его единственным сыном. Поначалу, вернувшись осенью в Бирючи, старик заявил дочери, что у них с фряжским князем Константином Юрьичем все сговорено, и целых две недели Маша тихо ликовала, беспричинно пела песни, время от времени ударялась в столь же беспричинные слезы и вообще от счастья была сама не своя.
Все изменилось спустя ровно неделю – из-под Ревеля привезли тяжело раненного Александра, ее единственного брата. Сразу три ранения, причем раздробленная шведской пулей ключица и зияющие плечевые кости – самое легкое из них. Когда телега с ним прибыла в Бирючи, Александр был совсем плох и никого не узнавал.
Разумеется, лечение доверили Светозаре. Мать-княгиня первую неделю тоже ни на минуту не отходила от изголовья сыновней постели. Маша там дневала и ночевала. По десять раз на дню захаживал туда и Андрей Тимофеевич. Словом, у ведьмы было предостаточно времени и возможностей, чтобы переговорить с князем тет-а-тет, чем она сполна и воспользовалась.
О чем конкретно они беседовали, навряд ли кто скажет. Не думаю, что Светозара действовала напрямую, поставив отказ мне непременным и обязательным условием излечения – для этого она слишком хитра. Скорее всего, ведьма окольными путями сумела внушить старику мысль о том, что эти раны далеко не последние, и единственная возможность избежать их в будущем – высокий пост у царского трона, а достичь его возможно только в случае женитьбы Иоанна на Маше.
Всякий раз после таких разговоров князь выходил из сыновней опочивальни чернее тучи. Вначале он перестал говорить Маше о предстоящей свадьбе, дальше больше, вообще запретил упоминать мое имя. Спустя время, когда состояние здоровья тяжелораненого стабилизировалось, князь засуетился, засобирался в путь-дорогу и, прихватив Машу, рванул в Новгород.
Остановится ему было где – в то время там на службе у архиепископа находились сразу два его двоюродных племянника, Василий и Андрей Михайловичи. Зазвать на трапезу государя особых трудов тоже не составило – братья занимали солидные посты, воеводствуя во «владычном стяге», как назывался составленный из людей вотчин архиепископа особенный полк, находившийся на иждивении владыки. К тому же Иоанн пока еще хорошо относился к льстивому и жадному архиепископу Леониду. До рокового часа владыки было пока далеко, и медведь, в чью шкуру потом зашьют новгородского архиепископа, отдав на растерзание собакам, еще привольно бродил по лесу. Так что царь согласился уважить несколько необычную просьбу владыки – отправиться вместе с ним потрапезничать у одного из братьев. Вот только встречала там государя с подносом не супруга Василия Михайловича, а… моя Маша.
Ну, князя Андрея Тимофеевича я понять могу. Когда в опасности жизнь единственного сына, можно пойти на многое, и не только на нарушение торжественного обещания, данного иноземцу, – не зря говорят, что утопающие хватаются даже за соломинку. А вот Светозара… Я же сразу прекрасно понял, для чего она затеяла всю эту сложную интермедию с поцелуйным обрядом. Понял и невольно восхитился ее упрямством и непоколебимой верой в свои глупые наговоры, присухи и прочее шаманство.
Хотя… чем черт не шутит, пока бог спит, тем более никто не знает, когда именно отдых у всевышнего. Нет, с этой сумасшедшей точно крыша поедет. Еще немного, и я сам, чего доброго, поверю в какую угодно ахинею. Хотелось бы только знать, как все это лихо в ней уживается и мирно сосуществует – лекарка-то она и впрямь от бога, а ведьма – от черта. Интересно получается, не правда ли?
Вот такая выходит комедь и трагедь в одном флаконе, а чего уж там напичкано больше, покажет лишь время. Словом, простил я своего тестя – пользуйся, старик, моей добротой. Как говорил Христос: «Ступай – и больше не греши». А от себя добавлю: «Лучше готовься к свадьбе». Я ему еще и деньжат отвалил. Щедро дал, целую сотню. Я и больше бы не пожалел, да себе впритык осталось.
Уезжал – все село собралось на проводы, особенно женская половина. Видать, женской ласки перепало не одному Истоме – досталось многим. Или даже наоборот – одному стрелецкому десятнику и не повезло, уж очень он был хмур, а накануне молил меня отложить отъезд хотя бы на денек. И так слезно об этом просил, что я, не выдержав, согласился. В дороге побыстрее ехать будем, вот и наверстаем.
Только не принесла ему эта задержка счастья. Его взгляд, устремленный на Светозару, так и остался просительно-тоскливым. Не добился он того, чего хотел. А голову ему девка вскружила – мама не горюй. До такой степени, что, когда я, желая его утешить, как-то заявил, что она ведьма, а потому хорошо, что у него ничего не вышло, он в ответ выпалил:
– Да я бы и сам ведьмаком стать согласился, лишь бы она рядом была!
Ну о чем тут говорить?! Приворожила она парня, как есть приворожила. Я, конечно, ни во что такое не верю, но, как говорится, факт налицо. Хотя если взять Машу, поневоле задумаешься об обратном – просто влюбился. И вообще, все женщины, если задуматься, немного ведьмы, но самое парадоксальное, что за это мы их и любим…
Я успел с запасом, прибыв к вечеру двадцать восьмого марта, и оказалось, что торопился зря – свадьбу перенесли на четвертое апреля. Глядя на мое счастливое лицо, Иоанн и сам невольно заулыбался, таким «заразным» оказался фрязин. А спустя еще пару часов я случайно увидел, как мимо моей ложницы прошел по коридорчику к выходу десятник Истома. Шел он явно со стороны государевой спальни.