– Пантелеймон, сын Григорьев, – громко огласил Годунов.
– Слыхал ли о таком? – вкрадчиво спросил Иоанн.
– Старый воин, но из тех, кто борозды не испортит. Ратник справный, и слово его твердо, – ответил я.
– Стало быть, ежели б ты от него услыхал, что князь Воротынский чародейству предался и тайно со злыми ведьмами виделся, чтоб меня извести, ты бы ему поверил?
Я скрипнул зубами, прикусив губу. Что ж ты, Пантелеймон? Хотя да, дыба. Тут не заговоришь – запоешь. Нет на тебе вины, что не выдержал.
– Я бы его выслушал, – аккуратно заметил я.
– Можно, – кивнул Иоанн, но Годунов многозначительно закашлялся, и царь тут же поправился: – Хотя нет. Лучшее об иных спросим. – Так и не дав команды, чтобы привели старого десятника, он повелительно махнул рукой Борису, мол, продолжай перечень.
«Ага, – сообразил я, – никак молчит старый вояка, потому и не подойдет для опроса. Ну-ну. А кто же у нас раскололся?»
Перечислял Годунов и впрямь долго. Кого только не было в списке – от безусого юного Багра, прозванного так за густой румянец во всю щеку, до совсем старого конюха Вошвы, полюбившего под старость яркие цвета и неизменно украшавшего свою незамысловатую одежду цветными вставками, а то и просто заплатами из цветных тканей.
– И что, все в один голос рассказывают, что князь Воротынский умышлял против тебя? – поинтересовался я.
– И умышлял, и злобу таил, и про корешки, – подтвердил царь. – Не все, правда, кой-кто покамест помалкивает, но поболе половины – точно. А прочие не ныне, так завтра тоже запоют.
– Так ведь одно это, государь, говорит о том, что они на себя напраслину возводят. На себя да на князя, – заметил я. – Сам посуди, кто ж в здравом уме станет возле себя собирать народ да рассказывать, что вот, мол, хочу я государя извести, вечор с ведьмой знатной виделся, так она мне корешки заветные передала. А теперь глядите, холопы мои верные, куда я их кладу, да местечко запоминайте. Ежели позабуду – к старости память не та стала, – так чтоб вы напомнили…
Иоанн фыркнул, очевидно в своем живом воображении успев нарисовать эту фантасмагоричную картинку, но тут же опомнился и, поняв абсурд, насупился, полюбопытствовав:
– Мыслишь, что оговаривают себя?
– Убежден, государь. Доведись тебе меня на дыбу подвесить, тоже все подтвержу, ежели сердчишко ранее не схватит, лишь бы пытать перестали, – твердо заявил я. – Ежели дашь мне кого-нибудь, то хоть и не свычно мне катом быть, но через час, от силы два, любой иное заявит. К примеру, что это он сам – тайный лазутчик турского султана и пробрался на подворье князя, чтобы оговорить твоего верного слугу. И еще признается, что он – тайный иудей. И что умышлял против твоего отца, великого князя Василия Иоанновича, тоже скажет, даже если он сам к тому времени еще не родился…
– Ты ж воин, – перебил Иоанн с коварной ухмылкой на лице. – Как же так? Али забыл, что мне по осени сказывал?
– Помню, государь, – кивнул я. – Но иной раз, чтоб защитить невинного, можно и в шкуру ката забраться… на время.
– А ежели и впрямь дозволю да кого-нибудь на пробу дам? – ехидно осведомился царь.
– Только вначале поведай, какую ложь ты хочешь от него услышать, и он тебе ее не просто скажет, но и на иконах поклянется, что сказывает одну только правду, – заверил я его.
– Уверенно речешь, – одобрил Иоанн. – Никак доводилось уже так-то…
– Нет, государь. Но дурное дело – нехитрое. Как-нибудь управлюсь… с бо… – И тут же поправился, не желая позорить бога: – С чьей-нибудь помощью.
Царь некоторое время пытливо всматривался в меня, колеблясь, но затем великодушно махнул рукой.
– Ладно, и без того обойдемся. Верю. К словесам тех, кои на дыбе повисели, я и сам доверия не имею, – сознался он. – Но есть и иной доводчик, кой сам пришел. С им яко пояснишь? Его-то на дыбу никто не подвешивал, на боярское ложе не укладывал, с дитем нянчиться не заставлял [69] . Все по своей доброй воле выложил. На это что скажешь?
– Не по доброй государь – по злой, – поправил я. – По своей злой воле. А может, не только по своей. – И мечтательно протянул: – Вот его-то я попытал бы с радостью…
– И это можно, – кивнул Иоанн.
Я спохватился. И как теперь выкручиваться? Нет, убить я неведомого мерзавца убил бы, да и то предпочтительнее на поединке, а вот пытать мне не улыбалось. И я остановил царя, который уже повернулся к своим катам и даже раскрыл рот, чтобы дать команду.
– Не торопись, государь. Дозволь, я прежде догадаюсь, как его звать-величать, – попросил я.
Брови Иоанна удивленно взметнулись вверх.
– И кто же? – полюбопытствовал он.
– Осьмушка, государь, – уверенно произнес я. – Из ратных холопов князя Михайлы Иваныча только он один мог такой поклеп измыслить. – И по лицу царя тут же понял, что попал точно в цель.
На мысль об остроносом меня в первую очередь навел список, который зачитывал Годунов. Конечно, в нем не было не только Осьмушки – многих. Вот только отчего-то в первую очередь подумал я именно о нем. Не тот он человек, чтоб отстаивать Воротынского. Спасая свою шкуру, он сразу и с легкостью подтвердил бы все, что ни спросили. Значит…
– Пошто о нем помыслил?
– Раз поклеп, стало быть, задумал его человечишко из самых что ни на есть подлых, – пояснил я. – А гнуснее его у князя холопов нет. К тому же он тать из беглых. Прибился к Михайле Иванычу, пред тем как Девлет Москву спалил…
– А откель ведаешь, что из беглых, да еще и тать? – перебил Иоанн.
– Что беглый – догадки, а что тать – ведаю доподлинно. Он же и меня грабил, – усмехнулся я. – Тому и видоки есть. – И мгновенно напоролся на расширенные от ужаса зрачки Годунова, стоящего за царской спиной.
Ох черт! И впрямь нельзя рассказывать про налет на усадьбу. Если дотошный Иоанн начнет копать, чего я туда приперся да с какой целью, непременно всплывет имя Висковатого-младшего, и кое-кому мало не покажется. Надо исправляться.
– А первым из видоков могу назвать торгового гостя Прова Титова, с коим мы ездили на торжище в Кострому. Этот Осьмушка устроился к нему под личиной приказчика да потом, уже в пути, не удержавшись, выкрал мой ларец с деньгой. Тому послухов из числа людишек купца наберется десятка два, а то и поболе. Жаль, что нам тогда его настичь не удалось – удрал. – И вопросительно посмотрел на Бориса: так сойдет?
Ага, успокоился парень. Вот и славно.
– А пошто князю о том не сказывал? – недовольно – и впрямь стукач получался из ненадежных – осведомился Иоанн.
– По первости хотел я его уличить, когда повстречал, да Осьмушка меня опередил – сам Михайле Иванычу во всем покаялся, и князь повелел, чтобы он свои грехи в битве за Русь кровью искупил. А коли жив останется, значит, на то божья воля и господь его прощает.