Вообще-то собираться в путь было еще рано. По моим подсчетам, полгода траура заканчивались четвертого ноября, а до него чуть ли не два месяца. Но я рассудил, что после четвертого уже можно играть свадебку, тем более что там оставалось всего ничего до Филиппова дня [72] , а сразу после него начинался Рождественский пост, в который играть свадьбы на Руси считалось за грех. То есть лично для моей свадьбы зазор имелся всего ничего – десять дней, да и то из середины отметались еще три постных дня, среда и две пятницы.
К тому же кое в чем меня просветил Годунов, и я теперь знал, что до свадьбы предстоит совершить кучу дел, поскольку мой тестюшка непременно будет требовать строгого соблюдения всех существующих обрядов. То есть после сватовства надо провести смотрины, а затем сговор, или рукобитье. Мало того, сам сговор назначался не кем-нибудь, а родителями невесты. То есть скажет мне Андрей Тимофеевич приезжать еще через полгода, и никуда я не денусь.
Про всякие прочие мелочи вроде осмотра дома, девичника и мальчишника, обрядового мытья жениха и невесты в бане перед самой свадьбой я умалчиваю – по сравнению с тем, что я перечислил выше, они уже не заслуживали особого внимания. Разве что подготовка к свадебному пиру. Тут тоже припахивало как минимум неделей, если не двумя.
Соблазняла и погода. Как раз началось бабье лето – самое время для путешествия по реке. Безоблачное небо было наполнено той сочно-густой синевой, которая бывает лишь осенью и весной, сухой воздух, густо настоянный на крепком сосновом аромате близлежащих боров, вдыхался как нектар. Плыть в такую погодку Волгой до Твери, потом Тверцой до Торжка, то есть почти весь путь по водной глади – сплошное наслаждение.
Вдобавок все старики, ссылаясь на многочисленные приметы, в один голос предрекали раннюю и суровую зиму. С одной стороны, для меня это было хорошо. Появлялась реальная надежда пировать тогда, когда за окном белым-бело, а не грязным-грязно. Зато с другой, если плыть, то только сейчас, потому что в октябре реки могут встать, а верхом на коне мне долго не выдержать, да я и сам это прекрасно сознавал. Конечно, имелся вариант отправиться к Долгоруким в возке, но куда это годится – жених прикатил на колымаге, как дряхлая развалина.
Казна моя несколько поубавилась, но оставалось в ней изрядно. Я ведь не случайно забрал ее из Москвы. Не всю, разумеется, – тысяча так и осталась у Ицхака, поскольку деньги в столице мне непременно понадобятся. А вот остальные предназначались мною не только для строительства хором в поместье. Для этого вполне хватило бы и нескольких десятков рублевиков. Но у меня появилась идея, которую я осуществил в первые же дни после своего приезда, то есть еще до вызова в Александрову слободу и полученного от остроносого ранения.
Вначале я поделил привезенное на две неравные части. В одну вошли имевшиеся у меня золотые монеты числом в тысячу. Ее предстояло разделить надвое еще раз. Половина предназначалась моим далеким друзьям. Увы, очень далеким. И не в пространстве – во времени.
Правда, свое послание я не только не замуровал в кремлевскую стену, как мы договаривались, но даже еще не написал, однако это всегда успеется. Зато деньги еще есть, а я себя знаю – могу и спустить, так что лучше распорядиться ими сейчас.
Пришлось специально съездить в Нижний Новгород. Там я, стоя на возведенной из красного кирпича стене Кремля, мысленно продолжил эту линию, идущую к реке, но не от центральной Дмитриевской башни, а чуть дальше, от Пороховой до угловой Юрьевской [73] , определив для себя ориентиры на той стороне Волги. Затем, отмерив от берега ровно две тысячи шагов – кто знает, насколько сильно изменится русло за четыре с лишним столетия, – выкопал яму, куда и заложил свой клад – почти пять фунтов золотых монет.
Разумеется, я специально отобрал те, что потяжелее и более редкие, которые у меня были всего в нескольких экземплярах, а то и вовсе в одном-единственном. Например, с единорогом, где на обороте изображены крест и звезда. К ним же я ссыпал все старые, изрядно стертые, где профили изображенных еле-еле угадывались, а уж текст, что был на них когда-то, не разобрать и с лупой. Даже буквы непонятны – то ли латынь, то ли еще что-то.
Но больше всего у меня оказалось английских монет. То ли у них лучше всех налажена чеканка, то ли потому, что расплачивался со мной англичанин. Они были разными, правда, в одном сходились почти все – чуть ли не на каждой была изображена роза, ну и, разумеется, король – куда ж без монарха. В основном это были мужики, хотя попалась и парочка увесистых монет с бюстом королевы. Правда, на мой взгляд, красавица мало походила на Елизавету [74] . Английские чеканщики явно польстили своей «пошлой девице» [75] .
Вообще-то описывать их можно очень долго – видно, господам с Туманного Альбиона нечем было заняться, вот они и усердствовали над новшествами в чеканке. А когда придумать что-то новенькое не получалось, то меняли текст. Это я к тому, что мне попалось штук пять идентичных по изображению, но с разными надписями. Но я заканчиваю – в конце концов, у меня не сборник по нумизматическим диковинам шестнадцатого века.
Туда же, в яму, я заложил еще и сотню серебряных – знай мою доброту. По тяжести они даже превышали золотую полутысячу.
Отбирал на свой вкус – откуда мне знать, какая из них в двадцать первом веке станет дорогим раритетом. Вот понравилась мне пальма с короной, с карабкающейся по стволу черепахой и загадочной надписью на ленте – туда ее. Или еще одна – с чертополохом под короной, а на обороте Андреевский крест с двумя лилиями. Крохотная совсем – по весу не больше трех копеек, зато красивая. В это число вошло и старье из совсем древних монет – то ли античных, то ли еще старше.
Вторая золотая полутысяча была мною изначально запланирована для тестя. Что-то вроде спонсорской помощи. Не то чтобы я совсем и окончательно простил Андрею Тимофеевичу его пакости, уж слишком много их было, но свадьба – дело общее, и тут не до старых обид. Стол должен быть накрыт как надо, чтобы хватило на всю округу. Пусть гулеванят. Эту полутысячу я намеревался прихватить с собой.
Остаток золотых кругляшков – двадцать семь штук – я по старой памяти зашил в полы одежды как резерв.
Для серебра я нашел в одной из подклетей своего терема пару надежных тайников, завалив их всякой всячиной. В каждом лежало по два пуда серебром. Что-то вроде черного дня, который неизвестно когда может наступить. Времена лихие, соседи неспокойные, подальше положишь – поближе возьмешь.
Ну а еще пуд с лишним – кстати, не так уж много, если на счет, всего около двухсот пятидесяти рублей – я решил тоже захватить в дорогу.