Глеб даже головой тряхнул, настолько слова Чернявина стали для него неожиданностью. Он собирался ответить, когда в разговор вмешался Рустам.
– Дядя, а девчонки симпатичные у вас тут есть? – обратился он к одному из сопровождения Чернявина, положив руку тому на плечо и заглядывая в глаза.
– Ну есть, – растерялся «дядя».
– Много?
А когда тот сумел придать лицу соответствующее невозмутимое выражение и даже попытался что-то сказать, Рустам пренебрежительно от него отмахнулся и повернулся уже к Чернявину:
– Слышь, Червивый, или как тебя там… Тут у вас, как выясняется, красавиц полно, ты здесь главный, мужик совсем не старый и по-любому их пользуешь. Жрешь конечно же лучше всех. Теперь вопрос: на какой хрен ты смерть свою торопишь? Ну пожил бы еще какое-то время, пока вот ему, – и он указал пальцем на Чужинова, – не до тебя. Ты же, пес смердячий, и так на два года лишних на этом свете благодаря своей козлячьей удаче задержался. Это потом он по твою душу придет, можешь даже не сомневаться, – и Джиоев сплюнул, едва не угодив на носок ботинка Чернявина.
– Рустам! – повысил голос Чужинов, но тот уже повернулся к ним спиной, пробормотав зло: «Да пошел он!»
Было видно, что Чернявин едва сумел с собой совладать: глаза у него налились кровью, а рот приоткрылся в злом оскале. Он бешено посмотрел на спину Джиоева, словно пытаясь испепелить того взглядом. Рустам, словно почувствовав, поднял руку с отставленным средним пальцем.
Наконец Чернявин пришел в себя.
– Ну так что, Чужак? – повторил он свой вопрос.
– Нет, конечно, что ни говори, у домашней животины мясо все-таки нежнее, – и Киреев, отдуваясь, отложил ложку в сторону. – Как будто бы и кабанчик молоденький, но одно слово – дикий зверь.
– Два слова, – хмыкнул Денис Войтов, пододвигая сковородку с жареным мясом к себе поближе.
– Не понял? – Прокоп сытно икнул.
– «Дикий зверь» – два слова, – объяснил Денис.
– Да хоть четыре. Один черт – мясо жесткое. – И, обращаясь уже к Чужинову, спросил: – Глеб, может, ну его на хрен эти гладиаторские бои? Этот гаденыш не иначе какую-нибудь пакость задумал. Ну не верится мне, что все по-честному будет. Да и слышал я за этого Чернявого: он с Хасаном вот так же на ножах один в один выходил. Зарезал он его, а уж тот на что мастер был!
– Мы уж как-нибудь, – прикрывая рот ладонью, до хруста в ушах зевнул Чужинов: после обильной трапезы неудержимо тянуло в сон. – Да и поздно теперь что-то переигрывать. Тем более все равно мне когда-нибудь пришлось бы дело свое доделывать: сам виноват, что накосячил. И чего тогда откладывать, коль скоро возможность подвернулась? Он только за Гурова смерти уже достоин.
«Ну и за Марину в какой-то степени», – подумал Глеб.
Как ни отнекивался каждый раз, когда Марина затевала разговор о том, что произошло в доме, где он впервые ее увидел, но однажды все же пришлось ее выслушать. Правда, ничего страшного он не узнал: заглянул в тот домик Глеб удивительно вовремя: Марина только тем и отделалась, что испугом да разорванной одеждой.
– Ну как знаешь, – пожал плечами Прокоп. – Может, тогда мой нож возьмешь?
Нож у Киреева знатный: Прокоп им зажатые в тисках гвозди одним движением перерубал, а затем демонстративно начинал строгать волосинку.
– Спасибо, – отказался Чужинов. – Я к своему привык. Рустам, – обратился он к Джиоеву, – что-то я тебя не узнаю. Нервным ты каким-то стал, раньше за тобой такого не замечалось.
– Кто бы только знал, как я этих козлов ненавижу! – Лицо Рустама исказилось от ненависти. – Я, пока в ваши края добирался, такого насмотрелся! Как девчонок малолетних на глазах у их матерей!.. Как из-за сраной банки тушенки пулю в спину исподтишка!.. Как своим же в ноги стреляют, чтобы тварей задержать на какое-то время, в надежде шкуру свою спасти! А этот пришел сюда, бог и царь, справедливости какой-то требует, в благородство играет! – Он на мгновение умолк. – Никогда никому не рассказывал… Познакомился я еще в самом начале где-то под Воронежем с девушкой. Всю ее семью – отца с матерью и сестренкой младшей на ее глазах твари сожрали, сама она чудом спаслась. Славная такая девушка… Ну, думаю, попал ты Рустам: вот она, такая любовь, про которую только в книжках пишут да в кино показывают. Все у нас с ней замечательно было. А потом пришли эти черти и закончилась моя любовь. Меня самого не было, я потом тысячу раз пожалел, лучше бы уж убили меня, чем такое увидеть. Оля еще живая была, на руках у меня и умерла. Все говорила, чтобы простил я ее, как будто она виновата в том, что они ее толпой… Как я тогда Бога молил, чтобы она выжила, кто бы только знал! Но нет его, наверное, если он не услышал.
Рустам отвернулся, и плечи его мелко затряслись.
– Я их долго потом выслеживал, – голос его то и дело прорывался, – пока всех не достал. Не поверите: на могилку их головы приносил, к Олиным ногам складывал. Как умом не тронулся, до сих пор не пойму. А может, и тронулся, сам иногда сомневаюсь.
– Все мы насмотрелись и наслышались, – глухо сказал Прокоп Киреев. – Иной раз даже непонятно, кто больше звери: твари или такие вот нелюди.
Перед тем как снять часы с руки, Чужинов посмотрел на циферблат: одиннадцать тридцать две – они уже пару часов как должны быть в пути. Затем взглянул на небо – погода предвещала быть ясной, что тоже настроения не прибавило: такой денек пропадает! Налетит непогода, и придется ее пережидать, потому что себе дороже идти в метель, когда в нескольких шагах не видно ничего. Пока Бог миловал, но надолго ли?
– Смотри-ка, сколько народу собралось. – Прокоп усмехался. – Нет чтобы скромненько все обставить, так этот чмырной балаган решил устроить. Глеб, может, все-таки мой возьмешь? – в очередной раз предложил он свое сокровище.
– Нет, – вновь отказался тот. Затем обратился к остальным, стоявшим плотной кучкой: – Все всё запомнили? Зрелищем, как два барана будут стараться друг другу кровь пустить, не увлекаться, действовать, как договорились.
– Все понятно, Глеб, – кивнул за всех Роман Крапивин, выглядевший, как обычно, серьезней некуда. – Ты уж поосторожней: от него что угодно можно ждать.
– Постараюсь, в моих же интересах.
– Ты смотри-ка, не врал тот дятел: симпатичных девиц и правда хватает! – искренне удивился Рустам.
– Кто о чем, а вшивый о бане, – пожал плечами Денис.
– Насчет бани – это к Поликарпову, – парировал Рустам, а когда Семен открыл было рот, чтобы ответить, судя по ухмылке, что-то не менее колкое, толпа зрителей, и без того говорливая, зашумела еще громче.
– Идет! Идет!
И действительно: в образовавшемся живом коридоре показался Чернявин, в накинутой на голый торс собачьей дохе. Он шел в сопровождении тех же трех громил, что наведывались вместе с ним в столовую.