– Вселенной потребовалось очень много времени – четырнадцать миллиардов лет, чтобы здесь, на этой планете, зародилось сознание, способное уяснить данный факт и вычислить этот срок. Вдумайтесь: четырнадцать тысяч миллионов лет эволюции понадобились для того, чтобы мыслящие порождения Вселенной смогли вычислить ее возраст. И мы не можем допустить, чтобы эти четырнадцать миллиардов лет в конечном счете оказались потраченными впустую. У нас нет морального права расточать, уродовать или губить наше сознание. Мы не имеем права отрекаться от нашей воли, самой ценной и прекрасной вещи во вселенной. Мы обязаны учиться, познавать, искать ответы на вопросы, быть честными и добросовестными людьми. И наш первейший долг состоит в соединении нашего сознания с другим, таким же свободным сознанием во имя общей цели: любви.
Впоследствии я еще не раз – и всегда с большим удовольствием – слышал эту речь от самого Идриса и, с теми или иными вариациями, от некоторых его учеников. Мне понравился Идрис-мыслитель, но неожиданный финал этой речи заставил меня полюбить Идриса-человека.
– А теперь давайте шутить, – предложил он. – Я начну. Весь день хотел этим с вами поделиться. Итак, слушайте: почему дзен-буддист держит у себя в холодильнике пустую бутылку из-под молока? Кто-нибудь знает? Нет? Сдаетесь? Она предназначена для тех гостей, которые пьют черный чай.
Он сам и все ученики дружно, заливисто расхохотались. Смеялся даже Абдулла – громко, свободно и счастливо, чего я за ним не замечал ни разу с самого начала нашего знакомства. Этот смех я начертал на стене памяти в своем сердце. И уже по-другому, просто и прозаично, я был благодарен Идрису за то, что он подарил минуты счастливого смеха моему всегда суровому другу.
– Теперь моя очередь! – закричал Арджун, поднимаясь с места, чтобы рассказать анекдот.
За ним потянулись другие со своими шутками. Я встал и, пробравшись меж учеников, отправился на поиски Карлы.
Она стояла на краю обрыва и записывала фразы из лекции Идриса. Только писала она не в блокноте, а на собственной левой руке. Длинные предложения закручивались петлями, доходили до кончиков ногтей, переползали с ладони на тыльную сторону и возвращались обратно на ладонь, обвивались вокруг пальцев, покуда кисть со всех сторон не покрылась паутиной слов – подобно росписи хной на руках бомбейской невесты.
Это была самая сексуальная вещь, какую я когда-либо видел в своей жизни, – учитывая, что сам я очень люблю писать. Мне стоило огромных усилий оторвать взгляд от ее руки и посмотреть на дальнюю кромку леса, над которой клубились темные тучи.
– Так вот почему ты утром хотела услышать от меня новую шутку.
– Это один из его приемов, – сказала она, отрываясь от своего занятия. – Он говорит, что вернейший признак фанатизма – это отсутствие чувства юмора. И потому заставляет нас от души хохотать хотя бы один раз в день.
– И ты на это покупаешься?
– Он ничего не пытается продать, Лин. И как раз этим он мне нравится.
– Хорошо, и что ты думаешь о нем в целом?
– А мои мысли имеют какое-то значение?
– Все, что касается тебя, имеет значение, Карла.
Мы повернулись друг к другу. Я не мог угадать ее мысли. Мне просто очень хотелось ее поцеловать.
– Ты недавно упомянул Ранджита, – сказала она, пытливо заглядывая мне в глаза.
Я перестал думать о поцелуях.
– Он очень разговорчив, твой супруг.
– И о чем вы с ним разговаривали?
– А о чем он вообще мог бы со мной говорить?
– Хватит уже этих игр!
Она говорила тихим голосом, но все равно это прозвучало как отчаянный крик дикого зверя, угодившего в западню. Впрочем, она быстро совладала с собой.
– Так что конкретно он тебе сказал?
– Дай-ка догадаюсь, – молвил я задумчиво. – Вы с Ранджитом просто играетесь людьми себе на потеху, верно?
Она улыбнулась:
– Мы с Ранджитом понимаем друг друга, но не всегда и не во всем.
– А знаешь что, – сказал я также с улыбкой. – Пусть Ранджит катится ко всем чертям.
– Я была бы не против, если б это не предрекало мне встречу с ним в преисподней.
Она смотрела на тучи в той стороне, где находился город, и на мерцающую пелену дождя, которая уже накрыла дальний лес и неумолимо продвигалась к нашей горе.
Я был в растерянности – хотя я почти всегда пребывал в этом состоянии, общаясь с Карлой. Я не мог догадаться, на что она намекает: на какие-то обстоятельства их с Ранджитом семейной жизни или же на отношения между нами. Если это касалось Ранджита, я не хотел этого знать.
– Сильная будет буря, – сказал я.
Она быстро повернулась ко мне:
– Это было из-за меня, да?
– Что было из-за тебя?
Она тряхнула головой и вновь поймала мой взгляд. Ее зеленые глаза были единственными яркими пятнами на фоне пасмурного мира вокруг нас.
– Я о твоем разговоре с Ранджитом, – сказала она, похоже решившись оставить недомолвки. – Я знаю, он тревожится за меня. Но суть в том, что это он нуждается в помощи, а не я. Это ему грозит опасность.
Мы смотрели друг на друга. Она явно пыталась прочесть мои мысли, тогда как я смог увидеть в ее глазах лишь искреннюю заботу о муже. И этот удар был побольнее дубинки Конкэннона.
– Чего ты добиваешься, Карла?
Она нахмурилась, опустила глаза, но тут же вскинула их снова.
– Я хочу, чтобы ты ему помог, – сказала она таким тоном, словно признавала свою вину. – Я хочу, чтобы он прожил еще хотя бы несколько месяцев, а это ему отнюдь не гарантировано.
– Еще несколько месяцев?
– Несколько лет тоже приемлемо, но несколько месяцев просто необходимы.
– Необходимы для чего?
Судя по выражению ее лица, назревал очень эмоциональный ответ, но она справилась с собой и вымучила улыбку.
– Для моего душевного спокойствия, – сказала она, ничего этим не сказав.
– Он уже большой мальчик, Карла, и с большим банковским счетом.
– Я говорю серьезно.
Я заглянул ей в лицо и негромко рассмеялся:
– Ты неподражаема, Карла. Воистину неподражаема.
– Что это значит?
– Сегодня утром ты спросила, не из-за тебя ли я тут появился, но вопрос был задан, только чтобы сбить меня с толку. Потому что на самом деле это ты появилась тут из-за меня. И только для того, чтобы убедить меня помочь Ранджиту.
– Ты считаешь, я тебя обманываю?
– Когда ты сказала, что Ранджит нужен тебе живым в ближайшие месяцы, это все равно что говорить о его смерти через те же несколько месяцев. Недурно, Карла.