– Ах, Лин, прекрасно! – восторженно вскричал Дидье. – Кавита, дай ему достойный ответ, не стесняйся.

Кавита поудобнее устроилась на стуле, поправила черную юбку. Черная блузка без рукавов была расстегнута у ворота, черная растрепанная челка спускалась на лоб, выгодно подчеркивая тонкие черты тридцатилетней журналистки. На Кавите не было ни грамма косметики, но ее лицо украсило бы рекламный плакат любого товара.

– А если само твое существование – грех? – спросила она. – Если каждый твой вдох ранит любовь?

– Милосердие любви заключается в том, что она отпускает любые грехи, – сказал я.

– Ты Карлу цитируешь? Очень кстати, – фыркнула Кавита.

Я не понял, что ее рассердило.

– Цитирую, а что?

– Да так, – с горечью пробормотала она.

Я не сразу осознал, что означает ее напряженный, озлобленный тон. В «Леопольд» я пришел для того, чтобы предупредить Кавиту о мадам Жу. Дожидаясь паузы в разговоре, чтобы сообщить Кавите неприятное известие, я не придавал новой игре Дидье никакого значения – а зря, потому что следующая реплика застала меня врасплох.

– Грехи, любовь… – возмущенно повторила Кавита. – Да как ты можешь произносить эти слова, не боясь кары небесной!

– Ты о чем? – удивился я.

– Ты спал с Лизой, а сам все время думал о Карле!

– С чего ты взяла?!

– А у Навина второе излюбленное преступление – сокрытие беглецов, – поспешно вмешался Дидье, стараясь предотвратить размолвку. – И знаешь, что мы по этому поводу думаем?

– Заткнись, – оборвала его Кавита.

– Если тебе есть что сказать, говори, не стесняйся, – предложил я ей.

– Мне на тебя наплевать, – сказала она, опустив бокал на стол.

– И все же что тебя удерживает?

– Лиза собиралась тебя бросить, – заявила она. – Ради меня. Она сначала с Розанной экспериментировала, а потом мы с ней сошлись. Если бы она тебя раньше бросила, то осталась бы жива.

«Ах, вот оно как», – подумал я и встал из-за стола. Нелепости своих обвинений журналистка не замечала: я, по ее мнению, мысленно изменял Лизе, хотя сама Лиза на деле изменяла мне с Кавитой. Впрочем, ревность в зеркало не глядится, а обида правды слышать не желает.

– Знаешь, я вчера вечером столкнулся с мадам Жу, которая почему-то хочет, чтобы я оставил тебя в покое. Похоже, мы успешно разрешили эту проблему, – заключил я и направился к выходу.

– Лин, погоди! – крикнул Дидье мне вслед.

Я завел мотоцикл и снова поехал к менялам, потом в черный банк, потом во все места, где хранились мои заначки. За несколько часов я побеседовал со множеством людей, но мысли о Лизе не покидали меня. Милая, милая Лиза…

Любовь – священный цветок лотоса. Если Лиза и впрямь питала какие-то чувства к Кавите Сингх, я был бы рад за нее.

Неужели мы с Лизой настолько отдалились друг от друга, что она не могла рассказать мне о связи с Кавитой? Лиза умела удивлять и повергать в смятение, но я всегда поддерживал ее, куда бы ни заносила ее беспокойная натура Водолея. Больно было думать, что мы стали чужими друг для друга. Может быть, Кавита права: если бы Лиза ушла от меня, если бы мы с ней не лгали друг другу, то она осталась бы в живых.

Острая боль не отпускала до тех пор, пока мне не сообщили, что со мной ищет встречи Туарег, и я с радостью отправился в гости к одному из самых опасных людей города.

Глава 58

Туарег, мастер пыточных дел, в то время уже удалившийся на покой, много лет работал на Кадербхая и был полноправным членом совета Компании, но на заседаниях совета никогда не присутствовал. Он умел призвать непокорных к порядку и ловко извлекал из жертв необходимую информацию. Других желающих исполнять такую работу не находилось, а у Туарега был талант.

Карьеру психиатра фрейдистского толка Туарег начал в Северной Африке, а потом переехал в Бомбей и примкнул к Кадербхаю. С помощью психологических приемов он обнаруживал и многократно усиливал любые тайные страхи, заставляя людей повиноваться. Без ложной скромности он заявлял, что своими методами добивается лучших результатов, чем обычные психоаналитики.

Мы с ним не виделись много лет, с тех самых пор, как он удалился на покой и переехал в Кар, пригород Бомбея, где приобрел магазин детских игрушек и организовал в нем нелегальную лотерею.

В обычное время приглашение к Туарегу вызвало бы у меня невольную дрожь, но в тот день я обрадовался и, чтобы взбодриться и развеять печальные мысли, немедленно отправился на далекую северную окраину. Бомбей разрастался с такой скоростью, что даже южная его оконечность, некогда бурлящий центр творческой деятельности, постепенно превращалась в отдаленный район, а сердце города переместилось на север.

На заброшенных северных пустырях появились новые жилые дома и торговые центры, швейные фабрики и магазины модной одежды, причем лавки, торгующие дешевыми подделками, красовались бок о бок с роскошными бутиками, бесстыдно хвастаясь контрафактным товаром. Дома, фабрики и магазины раскупались мгновенно, еще до закладки фундамента, как если бы надежда наконец-то обрела цену; огромное лоскутное одеяло амбициозных устремлений прошивали грубые стежки дорог, забитых медленно ползущими автомобилями, – шрамы на прекрасном облике нашей планеты, обезображенной человеком.

Туарег жил в огромном, недавно построенном особняке – настоящем марокканском дворце. Дверь мне открыл темнокожий бородач в черном, чем-то похожий на рассеянного профессора.

– Салям алейкум, Туарег.

– Ва алейкум салям, Шантарам, – ответил он и дернул меня за безрукавку. – Обязательно было на мотоцикле приезжать? Всех соседей распугал.

Он повел меня вглубь дома длинными сводчатыми коридорами, соединявшими бесчисленные комнаты, будто соты в улье.

– Не пойми меня превратно, но вначале моя жена должна одобрить твое присутствие, – сказал Туарег.

– Хорошо, – кивнул я.

Мы вышли в просторный зал с высоким потолком, взметнувшимся на два этажа.

В центре комнаты на трехступенчатом помосте стояла женщина в черном одеянии, переливающемся черными драгоценными камнями. Лицо ее закрывала черная вуаль. Женщина придирчиво оглядела меня. Я не видел ее глаз и не знал, что сказать. Я приехал по приглашению Туарега, но понятия не имел, чего ждать от женщины, осыпанной черными звездами. Она задумчиво склонила голову, и я понял, что не заслужил одобрения.

– Час, не больше, – наконец изрекла женщина, повернулась и скрылась в длинной веренице арок.

Мы с Туарегом прошли в меджлис – гостиную, устланную толстыми коврами, с мягкими подушками вдоль стен. Юноши, родственники Туарега, подали угощение: кокосовую воду, спаржу и хумус с горьким лаймом. Усевшись на пол, мы приступили к еде, а потом ополоснули руки в чашах с теплой водой, пахнущей мандаринами. Юноши внесли длинноносые чайники, и началось неторопливое чаепитие.