– Ответь честно, если бы я сказала тебе, что хочу организовать кампанию по расселению людей из трущоб, ты стал бы делать это вместе со мной или постарался бы остановить меня?
– Я постарался бы уговорить тебя уехать со мной и обосноваться где-нибудь на новом месте.
– Поэтому я и не стала посвящать тебя в свои планы.
– Ах вот почему?
– Ты стал бы помогать мне, потому что любишь меня, но занимался бы этим против воли, и это сделало бы тебя уязвимым. И меня, возможно, тоже.
Я подумал над ее словами, не до конца понимая их, но у меня напрашивался другой вопрос.
– Зачем ты занялась этим, Карла?
– Ты считаешь, что это не такое уж нужное дело?
Она уходила от ответа.
– Зачем ты это делала?
Тут она в свою очередь задумалась. Затем улыбнулась и ответила мне честно:
– Чтобы увидеть, смогу ли. Я хотела убедиться в том, что справлюсь.
– Я думаю, ты справишься с чем угодно. Но нам надо было заниматься этим вместе.
Она засмеялась:
– Я так люблю тебя. И я рада, что наконец рассказала тебе обо всем.
Это было уже чересчур. Это было осуществление всех желаний. Сомнение, убивающее любовь, привело меня на край утеса, побуждая прыгнуть. Я прыгнул.
– Я так люблю тебя, Карла, что остального для меня просто не существует. И сейчас, и всегда.
Мужчины обычно избегают быть настолько откровенными в любви. Это все равно что дать женщине в руки пистолет, приставить дуло к своей груди и сказать: «Вот так меня можно убить». Но я не боялся этого. Я знал, что все будет в порядке.
– Я тоже люблю тебя, малыш, – сказала она, сияя зелеными глазами. – Всегда любила, даже тогда, когда казалось, что это не так. Меня заклинило на тебе, и ты лучше сразу привыкни к этой мысли, потому что отныне мы не расстанемся никогда. Ясно?
– Ясно, – ответил я, притягивая ее к себе, чтобы она меня поцеловала. – Ты обдумывала это долго и тщательно, да?
– Ты же знаешь меня, – прожурчала она. – Я все делаю долго и тщательно.
Я пригласил Олега пожить в моем номере. Уплачено за него было на год вперед, и я был рад, что у парня будет свой дом. Он радовался еще больше, обхватил меня, приподнял и поцеловал.
– Вот это по-русски! – сказал он.
Карла повсюду следовала за мной, даже по адресам черного рынка, а я повсюду следовал за ней. Мы ездили на моем мотоцикле, а верный страж Рэнделл таскался за нами в автомобиле.
Мои поездки к менялам были небезопасны, но то, что делала Карла, было чуть ли не еще опаснее. Ее контакты с деятелями искусства и бизнесменами вызывали у меня тревогу, хотя и кое-какие из моих собственных дел были не лучше.
Людям надо было привыкнуть к тому, что нас двое, и воспринимали они это по-разному. Оказалось, что мои клиенты со дна общества относятся к этому спокойнее, чем ее знакомые из высших слоев.
– Выпейте чая с нами, мисс Карла, – говорили все дельцы черного рынка. – Пожалуйста, присядьте и выпейте чая.
– Стоп, – говорили мне дельцы «белого» рынка у проходной. – Без пропуска нельзя.
Карла добыла мне пропуск и настаивала на том, чтобы я повсюду сидел рядом с ней. Мне приходилось присутствовать на встречах с финансовыми магнатами в облицованных панелями приемных и кабинетах, и каждый раз я чувствовал себя так, словно нахожусь внутри гроба.
– Деловой костюм, – сказал однажды Дидье, – это то же самое, что воинская форма, только он, в отличие от формы, не делает чести носящему его.
По-видимому, слово «честь» в этих кабинетах и салонах эксклюзивных клубов было не в чести: когда Карла говорила, что доверяет говорить от ее имени только при заключении честных сделок, по лицам окружающих неизменно пробегала волна недовольства, рыбьи рты приоткрывались, а разноцветные галстуки колыхались во вращающихся креслах, как водоросли в неспокойном море.
Искусство было представлено публикой иного пошиба, вроде высокого красивого скульптора, собиравшего нектар на доступных лужайках миллионеров.
Галерея процветала. Рыночным продажам всегда способствует налет скандальности. Этот душок, исходивший от работ, которые в результате нападок фанатиков были сняты с экспозиции или находились под угрозой снятия, будоражил пресыщенные вкусы богатых покупателей. Люди, не привыкшие стоять где-либо в очереди, терпеливо ждали, когда галерейщики примут их, и платили деньгами черного рынка. Высокого красивого скульптора звали Тадж, он заведовал галереей и делал деньги быстрее, чем успевал взмахнуть молотком аукционщика.
Как-то, через несколько недель после локдауна, мы с Карлой зашли в галерею. Тадж беседовал с группой постоянных покупателей. Розанна сидела на телефонах.
Тадж кивнул Карле и продолжил беседу с клиентами. Мы прошли во внутреннее помещение. Вместо прежних мотоциклетных фар по всей комнате были развешены десятки красных флюоресцентных ламп.
Мы сели на кушетку, обтянутую черным шелком. К стенам были прислонены картины, обтянутые защитной пленкой, служившей общим для них конвертом. Анушка принесла нам чай и печенье.
Анушка, выступавшая в качестве мима, в жизни была скромной, приветливой молодой женщиной; галерея была для нее вторым домом. Она села на ковер рядом с нами.
– Как жизнь, Ануш? – спросила Карла.
– Да все по-старому, – улыбнулась та.
– Три дня назад ты говорила, что новая выставка художников-маратхи вот-вот откроется, а я не вижу никакой подготовки к этому.
– Ну… возникли кое-какие разногласия.
– Раз-но-гла-сия? – прорычала Карла по слогам.
В этот момент к нам подошел Тадж и, изящно подогнув свои длинные ноги, сел рядом с Анушкой.
– Прошу прощения, – сказал он. – Надо было закончить разговор с клиентами. Крупная продажа. Как поживаешь, Карла?
– Я слышу о каких-то разногласиях, – сказала она, сверля его гневным взглядом, – и как раз настроена с кем-нибудь не согласиться.
Тадж поспешно перевел взгляд на меня.
– А ты как поживаешь, Лин? – спросил он.
Встречаясь с Таджем, я всегда вспоминаю о том, что он провел однажды два таинственных дня вместе с Карлой где-то за городом. Она так и не рассказала мне об этой поездке, потому что я не хотел спрашивать.
Он был из тех высоких красивых брюнетов, которые заставляют остальных мужчин ревновать. Это, конечно, не их вина. Я знал немало красивых парней, которые были превосходными людьми и хорошими друзьями, и все мы, уроды, любили их, однако продолжали ревновать из-за их внешности.
И хотя это была не его вина, а моя, мне всегда хотелось допросить Таджа с пристрастием.