– Согласен на шестьдесят.
Я подозвал официанта, вручил ему медальон с цепочкой и отправил его к Энтони, владельцу ресторана, с просьбой их взвесить. Официант без спешки выполнил поручение; Энтони поманипулировал с ювелирными весами у себя под стойкой и написал вес в граммах на клочке бумаги, который переслал мне вместе с вещицей через того же официанта. Последний, прежде чем отдать мне товар, взвесил его на ладони, как бы проверяя точность весов Энтони.
Я взглянул на цифры и затем показал бумажку Билли. Тот кивнул. Я сделал расчет по последнему курсу, сообщенному Кешем, округлил до десятков рупий, написал сумму на том же клочке и показал Билли. Тот снова кивнул.
– И вот еще что, баба, – сказал он, пряча деньги в карман. – Я недавно виделся с Навином Адэром, этим сыщиком. Он передал вам послание на тот случай, если я вас где-нибудь увижу сегодня.
– И ты меня видишь сегодня прямо здесь. Случай подходящий, тебе не кажется?
– Да, – молвил он с великой серьезностью. – И таким образом, я могу передать вам послание.
Далее наступила пауза.
– Хочешь еще один сэндвич, Билли?
– По правде говоря, да, Линбаба. Меня на улице ждет Джамал.
Я заказал еще один сэндвич навынос.
– Теперь ты готов передать мне послание?
– О да. Навин сказал – я сейчас повторяю его точные слова… Он сказал: «Если увидишь Линбабу, передай ему, что я не узнал ничего нового о человеке в костюме».
– И это все? Это и есть послание?
– Да, баба. Оно очень важное, да?
– Важнее не бывает. Позволь мне спросить у тебя одну вещь, Билли.
– Какую, баба?
– Если бы я не купил эту вещицу, ты так и не передал бы мне послание?
– Конечно передал бы, – ухмыльнулся он. – Только это обошлось бы вам дороже пары сэндвичей.
Официант принес пакет с двумя сэндвичами. Билли взял его и приготовился встать:
– Так… теперь я могу идти?
– Конечно.
Когда он покинул ресторан, я еще раз взглянул на снимки улыбающейся юной парочки, потом закрыл медальон и сунул его в карман рубашки.
Следующие четыре часа я провел, посетив остальные шесть точек в моем районе и проведя примерно по сорок минут в каждой. Все было как обычно. По ходу дела я приобрел один паспорт, три ювелирных украшения, семьсот пятьдесят долларов наличкой, разные суммы поменьше в других валютах, а также прекрасные наручные часы.
Последний предмет в последней сделке этого дня, состоявшейся в последнем из семи баров, втянул меня в конфликт с участием двух уличных деляг.
С человеком, предложившим мне часы (его звали Дипак), мы быстро сошлись в цене, которая была гораздо ниже их настоящей стоимости, но намного выше той, на которую он мог рассчитывать у профессиональных скупщиков в Форте.
Тотчас по завершении сделки в бар вошел второй тип, Иштиак, и громогласно потребовал у Дипака свою долю. Расчет его был прост: под шумок воспользоваться замешательством Дипака и урвать часть полученных им денег.
В других обстоятельствах я бы просто расторг сделку, выгнал обоих спорщиков на улицу и забыл о них. Устоявшиеся добрые отношения с хозяином бара были важнее любой сиюминутной выгоды.
Но, поднеся часы к уху, я услышал бодрое тиканье механического сердца, готового продолжать в том же духе, пока не иссякнет завод – или пока о часах не позаботится очередной из нескольких сменившихся за этот день владельцев. Это были как раз такие часы, какие мне давно хотелось иметь.
И тогда, вопреки своим правилам, я попытался успокоить Иштиака. Однако мои увещевания его только раззадорили, и он завопил вдвое громче прежнего. Посетители за другими столиками стали поворачиваться на шум – в небольшом зале нас было видно практически отовсюду.
Я поспешил всучить скандалисту несколько купюр, чтобы он заткнул глотку. Сцапав деньги, он выкрикнул последнее ругательство в адрес Дипака и покинул бар. Дипак виновато развел руками и также исчез, выскользнув на улицу.
Я надел часы на руку и застегнул металлический браслет. Он подошел идеально: не туго и не слишком свободно. Полюбовавшись часами, я поднял глаза и обнаружил, что на меня таращится весь персонал заведения – от хозяина до последнего официанта. Смысл их взглядов понять было нетрудно: я только что потерял лицо. Люди моего уровня не опускаются до ублажения шантрапы вроде Иштиака.
Я снова взглянул на свои новые часы. Да, я дал слабину из-за банальной жадности. «Жадность – это наш криптонит» [48] , – однажды сказала Карла, когда мы с ней подсчитывали навар после удачной сделки.
Надо было срочно растворить досаду на себя в хорошей физической нагрузке, и я погнал мотоцикл к мафиозному спортзалу близ причала Балларда.
Заведовал этим залом Хусейн – ветеран гангстерских войн, в одной из которых он лишился руки, отрубленной ударом мачете. Его длинное, покрытое шрамами лицо переходило в библейскую бороду, покоившуюся на выпуклой грудной клетке. Бесстрашный, добрый, веселый и очень опасный, он и сейчас был в отличной физической форме, не уступая никому из молодых бойцов, здесь тренировавшихся. Каждый раз, глядя в его смеющиеся – и в то же время пугающие – глаза, я пытался себя представить, какими были они с Кадербхаем в молодости, когда создавали банду, впоследствии ставшую мафиозной Компанией. У них была поговорка: «Пусть мой враг увидит глаза тигра перед своей смертью».
Без сомнения, Хусейн и Кадербхай продемонстрировали свой тигриный взгляд очень многим в те годы, когда эти молодые головорезы рыскали по городу, сея ужас и смерть. Ныне следы той угрозы мерцали в красновато-коричневых, цвета обожженной глины, глазах старого воина.
– Вах, вах, Линбаба, – сказал он, когда я появился в зале. – Салям алейкум.
– Ва алейкум салям, Хусейн-с-одной.
Поскольку существовал еще один Хусейн, также давний соратник Кадербхая, ныне заседавший в совете мафии, их иногда различали по числу рук – так появились прозвища Хусейн-с-одной и Хусейн-с-двумя.
– Кья хал хайн? [49]
– Кручусь, как однорукий боец в кабацкой драке, – ответил я на хинди.
Это был мой всегдашний ответ на его приветствие, и он всякий раз встречал его громким хохотом.
– А как ваши дела, Хусейнбхай?
– Наношу удары по-прежнему, Линбаба. Только нанося удары, можно сохранить силу. Когда мельница не машет крыльями, от нее не дождешься муки.
– Очень верно сказано.
– Пройдешь полный цикл?